— Решено! Итак, наша программа: «Расстрелянный любовник», «Немая, которая говорит, или Ночь в лесу» и «Воры в шутку, или Любовь в страх». Не забудьте написать в афишке, что в роли немой будет дебютировать особа, которая еще никогда не выступала на сцене.

— Хорошо, и прибавим, что эта роль создана для Марс — это придаст эффекту.

— Марс никогда не играла в опере буфф.

— Тем более.

— Вот и Немур, — сказала Вишенка.

— А, черт побери! Доставайте скорее инструменты.

Кюшо взял трубу, похожую на те, которыми продавцы одеколонов возвещают свое прибытие на площадь. Дюрозо схватил огромный колокольчик, Анжело забарабанил палочками по ящику, Альбертина вооружилась металлическим треугольником, а Монтезума громко щелкнул бичом — это условный знак для начала музыки. Начался шум, гам, звон, бой барабана наподобие пушечного выстрела. Прохожие останавливались, некоторые бросились наутек, принимая это за вступление неприятельской армии, дети радостно закричали. И чем ближе Немур, тем увеличивается толпа любопытных, тем усиливается всеобщее смятенье.

Наконец вот и город. Под влиянием музыки, ударов кнута и дерганья вожжей Вертиго рвется вперед, скачет галопом, чего не бывало с незапамятных времен. Пуссемар, не зная, в какую сторону ему ехать, и увидев перед собой большую улицу, предположил, что она ведет к центру города, и погнал по ней Вертиго. Изумленные жители спешно облепили окна, устремились к дверям, с ужасом наблюдая за происходящим. На пути Вертиго оказался воз, и Пуссемар задумался — наехать ли ему на этот воз или посторониться. Взглянув на лицо извозчика, он смекнул, что ему это не сойдет даром, но Вертиго уже не остановить. Застигнутый врасплох извозчик нанес ей сильный удар по голове, бедное животное, став на дыбы, опрокинуло фуру на лотки, полные лакомств. Госпожа Гратанбуль и благородный отец, сидевшие рядом с Пуссемаром, летят с козел и скатываются в груду чернослива и пролитой патоки.

Сначала все кричат, затем мало-помалу успокаиваются, оставшиеся невредимыми актеры выбираются из экипажа, чтобы оказать помощь упавшим товарищам. Благородный отец отделывается легким повреждением глаза; Пуссемар тоже особо не пострадал, однако госпожа Гратанбуль попала головою в кадку с патокой. Трое вытаскивают ее оттуда. Оригинальное зрелище: мать Альбертины, оставив в кадке свой чепчик и парик, явилась всем бритая и покрытая патокой. В первую минуту раздался громкий смех.

— Какая великолепная негритянка! — воскликнул Кюшо. — Смотрите, господа, как ей патока к лицу.

— Дураки вы такие, вытирайте же меня поскорее, пока не заели мухи, и так уже кусают!

— Упокойся, матушка, — и Альбертина обратилась к торговцу: — Дайте мне что-нибудь, чем бы обтереть эту патоку.

— Погодите, сударыня. — Он жестом подозвал стоявших на улице мальчишек. — Вот эти молодцы обожают патоку, надо видеть, с каким аппетитом они ее едят, даже вылижут всю бумажку, потерпите минутку, они вас всю очистят.

— Славная мысль! — рассмеялся Дюрозо. — Что ж, Гратанбуль, позволишь ли мальчишкам облизать твою голову?

— Все, что хотите, лишь бы меня избавили от этого!

Скоро мать Альбертины оказалась окружена толпой детей, все стараются пробраться к ней, становится тесно, между мальчишками завязывается драка, госпожа Гратанбуль в свою очередь наделяет их пинками, потому что они от жадности кусают ее за ухо. Наконец на помощь матери пришла Альбертина с ведром и губкой, она смыла остатки патоки, а воду вылила на мальчишек.

Пока все это происходило, актеры осведомились о лучшей гостинице, поставили Вертиго на ноги, благородный отец отлепил от левого глаза черносливинку, и все отправились в путь, наградив потерпевшего убыток торговца бесплатным билетом.

— А красив наш въезд в Немур! Не знаю, достанем ли мы здесь много денег, но мы уже произвели фурор.

Актеры легко нашли себе номера, гостиница оказалась достаточно велика и мало заполнена народом.

Дюрозо и Монтезума отправились на поиски зала для спектакля, потом — за разрешением к мэру. Пуссемар, позаботившись о Вертиго, затем пошел разыскивать любителей для составления оркестра.

Гранжералю поручили составление и напечатание афиш. Дамы занялись приготовлением нарядов.

Вишенка совсем в чаду, все окружающее ей кажется сном, но поцелуи Анжело напоминают ей о действительности.

— И я завтра буду играть!

— Да, милая, у тебя прелестная роль.

— Я ее не знаю. Мне ее не выучить до завтра.

— Два слова только надо произнести; «Полночь и всегда».

— Полночь и всегда?

— Кажется, это можно запомнить.

— Да, если нужно сказать только это.

— Ничего более. Вот в чем состоит вся пьеса: молодой человек приезжает в гостиницу, находившуюся в лесу, с ним лакей, хозяйка любезно их принимает, но она находится в сообществе разбойников, которые обкрадывают и часто даже убивают путешественников, останавливающихся в ее гостинице.

— Боже, что же было с молодым человеком?

— Его спасла молодая девушка, которой приказывали притворяться немой. Это твоя роль, я буду путешественник, ты увидишь, что у нас пойдет хорошо, ты мне будешь делать знаки, стараясь дать мне понять об угрожающей опасности.

— Понимаю.

— Я тебя буду учить.

— У меня нет костюма.

— Тебе не надо другого, ты будешь играть роль трактирной служанки.

— Значит, я останусь тем, чем была.

— Ты будешь прелестна, тебе обеспечен полный успех, ты в сто раз красивее всех наших дам.

— Это их бесит. О! Если не я, они не позволили бы тебе играть. Но будь спокойна, я тебе проложу дорогу.

— И будете всегда меня любить.

— Непременно, а ты?

— Я думаю.

— Ты не уверена в этом.

— Все, что произошло, случилось так быстро, что я еще не убедилась вполне в том, что это истина.

— Милая Вишенка, в жизни всегда быстрое решение самое лучшее, первое побуждение самое искреннее.

— Да, но не приди вы тогда на сеновал, я не уехала бы с вами.

— Итак, я должен благодарить небо, что за тобой пошел, разве тьг жалеешь об этом?

— К чему повели бы теперь сожаленья?

— Мне хотелось бы тебя видеть веселой, счастливой.

— Еще я не успела дать себе сознательный отчет в своем счастье.

— Дитя, не размышляй об этом, чтоб быть счастливой, пользуйся без оглядки слепо жизнью, живи минутой, не забывая, что нужно жить, пока есть молодость, и сама подчиняйся влеченью сердца.

— Да так ли все это?