Социализм справедлив и верен, пока касается земной организации. Но если для этой очень справедливой земной организации русскому народу придется отказаться навсегда от организации своей жизни под небом, он всегда, доколе он остается собой, предпочтет мечту, даже темную и лживую, – царства Божия на земле.

Отнять у него эту мечту можно лишь разрушив сам народ. Эта мечта может потерять в живости и точности, но не исчезнуть; ибо это мечта всего человечества с запада на восток, до китайской «Поднебесной империи». Как таковая, она не только не лжива, но возможно является единственной общей истиной, открывшейся нам. Разрушая ее, мы возможно разрушим движение мира, историю, жизнь.

С ложным и ужасным проявлением этого святого стремления, с русским царизмом сейчас инстинктивно борется пробуждающаяся сила рождающейся жизни: русская революция. Но борцы за жизнь движимы еще инстинктом без полного сознания. Новая правда борется со старой ложью; но новая правда пока не знает собственного имени, тогда как старая ложь знает, как ее зовут. Лишь когда правда противопоставит лжи другое имя, истинное имя, она сможет ее одолеть.

Чтобы победить царизм, русская революция, новая Россия должны противопоставить ему не менее глубокую идею, не менее вселенскую, чем идея врага.

Русская революция должна принять новый путь, сознательный и имеющий вселенскую ценность. И мы твердо верим, что она это сделает, потому что все мы верим в Россию и в святую правду нашей революции.

Повелительное наклонение

(из статьи «По делам их узнаете их»)

У социал-демократов есть повелительная, конкретная теория, уже сейчас воплощенная. Их подкожное знание ее близкой реализации передалось мне. Вот что они делают, думают – и знают, что это будет.

Прежде я скажу об их далеких целях, так сказать – об идеале. Итак, наличность идеала русских социал-демократов – всемирность социальной революции для устроения экономического государства в приближении к системе федеративной. Всеевропейская (кроме Англии) социальная революция даже кажется им если не завтрашним, то послезавтрашним днем.

Всякая уступка для них камень на дороге. Более же всего замедлить может учредительное собрание, которого они не хотят даже в случае падения правительства. Вот этот пункт их плана очень важен. Вооруженное восстание, произведенное сразу во всех городах, и в одно и то же время везде будет учреждено временное правительство «демократической республики», и – вот тут начинается «нечего себя обманывать», и сами социал-демократы тут себя не обманывают, а утверждают это с полным сознанием – временное правительство будет совершенно таким же насильническим, «будет держаться силой» о обоих концов: с конца старого правительства и части войск и с конца народа, который соц. – демократы (глубоко, разумно и трезво, гораздо трезвее соц. – революционеров) признают некоторым иксом и считают, что в момент учреждения временного правительства народ может не быть с ним на одном уровне. И даже наверно не будет, пока кое-чего не переживет.

Предрешенный заранее, разумный, логический, неизбежный хаос, длящийся более или менее определенное время. Правительство занято подготовлением учредительного собрания. И, наконец, – общее учредительное собрание, мирное, вырабатывающее общие коммунистические положения.

Вот грубая, простая и незыблемая схема всего движения, в этих своих грубых чертах непременно долженствующая остаться, и для того, чтобы могло реализоваться даже то, что уже реализовано, – она должна была быть создана; и, основанная на разуме, с идеей разума, она, на суде нашего разума, оказывается в самом деле, единственно разумной, т. е. могущей реализоваться. Жизнь за нее – это показывает преобладание соц. – дем. над соц. – революционерами, которые идеализируют по своему народ и стоят за немедленное учредительное собрание.

* * *

С церковью соц. – демократы естественно (и опять разумно) не считаются вовсе, в смысле земель народу монастырские и церковные имущества предоставляются наравне с помещичьими. На вопрос о христианской религиозности народа соц. – демократы почти не отвечают, вопрос им кажется не очень важным и простым. «Христианство у народа православное, внешнее, традиционно-бессознательное, связанное с идеей самодержавия, которая тоже лишь признак некультурности, и которая теперь очень потрясена у них неудачной войной (быть может, в этом последнем они тоже правы).

С идеей свободы естественно народ отшатнется от церкви, где с этой идеей ему совершенно нечего делать. Конечно, дело каждой личной совести – его убеждения интимные, культ и т. д. Но никакая форма религии, то есть религии с определенным содержанием – к общественности отношения не имеет.

Возможны частые, и временные бунты парода на почве отживающей религиозной реакции, внешней, христианской бессознательности, граничащей с фетишизмом, – но это неважно, главная масса народа, для которой «земля» сейчас сильнее всякой слезающей религиозной литературы, пойдет через эту землю к сознанию свободы, а свобода откроет уже открытые для интеллигенции и пролетариата пути для бесконечного социального и личного творчества, даже (пусть, конечно, отчего же?) творчество и новой, какой угодно, религии, – ведь будет же расцвет искусств, науки и т. д.?»

* * *

Все это до такой степени стройно и так исходит из действительности, связано корнями с прошлым и настоящим, сегодняшним, что я думаю – так и будет. И ведь масса вкрапленных в картину деталей совпадают с желанными для меня! То есть кроме веры в них, понимания их, принятия их неизбежности и необходимости – мне нужно многое из нужного им!

Но весь путь их и вся эта картина так много неприемлема, противна, отвратительна, страшна, – что коснуться к ней (т. е. войти во всю) равносильно для меня было бы предательству моего. Я приемлю ее, в меру ее величественности, целиком как врага. И тут моя честность. Но открыто как врага; веря в него, только в него, – и вредить с полуврагами не стала бы…

Коротко о важном

(из статьи «Слова Толстого»)

В те времена, когда Лев Толстой уже сказал свое «Не могу молчать», когда все мы, средние и маленькие, одинаково поверили, что нельзя молчать, – в те времена случилось мне напомнить читателям: «Речи» о статье Жуковского «Смертная казнь». Старая статья – и такая жутко-новая, такая сегодняшняя.

Убежденный православный церковник Жуковский открыто воздвигает защиту смертной казни на двух камнях – Православии и Самодержавии. Он идет до конца: он хочет привлечь историческую церковь к самому явному участию в смертной казни, чтобы окончательно «освятить», превратить ее, – «акт любви христианской», – в церковное, христианское «Таинство».

И хотелось мне услышать, что думает об этом великий христианин – Лев Толстой. Моя статья была послана ему вместе с письмом, содержание которого мною теперь почти забыто, но о котором нужно упомянуть для того, чтобы яснее был ответ Толстого.

Если он, думалось мне, один