Он показывает мне семейные реликвии. Первым делом – свадебные фотографии. Свадьба индуистская, но Канада так и лезет в кадр. Он сам – только помоложе, и она – помоложе. Медовый месяц они провели у Ниагарского водопада. Чудесное было время. Улыбки – тому доказательство. Движемся дальше в прошлое. Фото студенческих лет в Торонтском университете: с друзьями; на фоне Сент-Майка; в его комнате, на Джеррapд-стрит во время праздника Дивали; в белом облачении за кафедрой церкви Святого Василия; в белом халате в лаборатории зоологического факультета; в выпускной день. На лице – неизменная улыбка, но глаза говорят совсем о другом.

Снимки из Бразилии – трехпалые ленивцы in situ в превеликом множестве.

Мы переворачиваем страницу и переносимся по ту сторону Тихого океана… но там – пустота. Жалкие несколько снимков. Он поясняет, что аппарат исправно щелкал по всем подобающим случаям, но все пропало. То немногое, что сохранилось, собрал – уже после – и переслал ему почтой Мамаджи.

На одной фотографии – зоопарк, запечатленный в день визита какой-то важной персоны. Незнакомый черно-белый мир предстает моим глазам. Целая толпа, а в центре всеобщего внимания – член Совета министров. На заднем плане – жираф. Чуть в стороне от толпы – господин Адирубасами, еще не старый.

– Мамаджи? – спрашиваю я, указывая на знакомое лицо.

– Да, – отвечает он.

Рядом с министром – представительный мужчина: очки в роговой оправе, прическа – волосок к волоску. Очень может быть, что это и есть господин Патель, вот только лицо у него круглей, чем у сына. – Ваш отец? – спрашиваю я.

– Нет, я не знаю, кто это, – качает он головой. И, помолчав, добавляет:

– Отец фотографировал.

На той же странице – еще один групповой снимок. В основном школьники.

– А вот и Ричард Паркер, – показывает он.

Я замираю от удивления. И всматриваюсь внимательно, пытаясь оценить характер по внешности. Увы, и это фото – черно-белое, да еще и малость смазанное вдобавок. Сделано в лучшие времена, мимоходом. Ричард Паркер смотрит куда-то в сторону. Вообще не замечает, что его снимают.

Вторую страницу разворота целиком занимает цветной снимок плавательного бассейна при ашраме Ауробиндо. Замечательный большой бассейн под открытым небом: искрящаяся на солнце вода, чистое голубое дно, глубокий участок для прыжков в воду.

На следующей странице – ворота Пти-Семинер. Арка украшена девизом школы: Nil magnum nisi bonum. Нет величия без добродетели.

Вот и все. От всего детства – лишь четыре фотографии, да и те случайные.

Лицо его омрачается.

– Хуже всего, – говорит он, – что я уже с трудом припоминаю, как выглядела мать. Пытаюсь вызвать в памяти ее лицо – оно появляется, но тут же исчезает, не могу даже рассмотреть толком. И с голосом – та же история. Все бы вернулось, если бы я еще хоть разок ее увидел – пусть даже мимоходом, на улице. Но это вряд ли. Как же это грустно – когда забываешь, как выглядела твоя мать!

И он закрывает альбом.

– Мы пустимся в плавание, как Колумбы! – сказал отец.

– Колумб искал Индию, – хмуро напомнил я. Зоопарк мы распродали подчистую. К новой жизни на новом месте! Так мы не только обеспечили своим питомцам счастливое будущее, но и наскребли деньжат на переезд, да еще кое-что оставалось, чтобы начать все с нуля в Канаде (правда, теперь, задним числом, сумма кажется смехотворной… вот уж и впрямь, деньги глаза застят!). Можно было распродать зверей индийским зоопаркам, но американские платили щедрее. А тут как раз вступила в силу CITES – Конвенция по международной торговле исчезающими видами, – и захлопнулось окошко, позволявшее торговать отловленными на воле дикими животными. Отныне будущее зоопарков целиком и полностью зависело от других зоопарков. Так что Пондишерийский зоопарк вовремя прикрыл лавочку. За нашими зверьми целая очередь выстроилась. В конце концов мы продали почти всех Чикагскому зоопарку имени Линкольна и еще одному, который вот-вот должен был открыться в Миннесоте, а остатки разошлись по зоопаркам Лос-Анджелеса, Луисвилла, Оклахомы и Цинциннати. А двух зверей предстояло доставить морем в Канадский зоопарк – меня и Рави. Именно так и виделся нам грядущий переезд. Мы не хотели ехать. Не хотели в страну ураганных ветров и двухсотградусных морозов. К тому же Канады не было на крикетной карте. Впрочем, собирались мы так долго, что успели смириться с неизбежным. На приготовления ушло больше года. Загвоздка была не в нас – в животных. Ну не странно ли? Если учесть, что животным не нужны одежда, обувь и постельное белье, мебель, посуда и туалетные принадлежности, что национальность для них – пустой звук, что плевать они хотели на все паспорта и деньги, рабочие места и школы, цены на жилье и медицинские услуги, – одним словом, если учесть, как легко им живется, просто диву даешься, как трудно их перевезти с места на место. Перевезти зоопарк – все равно что перевезти город.

Писанины было невпроворот. На одну только наклейку марок извели, наверно, литры воды. Уважаемый господин такой-то – и так сотни и сотни раз. Предложения о продаже. Вздохи. Сомнения. Пререкания и споры. Запросы в высшие инстанции. Попытки сойтись в цене. Окончательные договоренности. Подписи обеих сторон. Поздравления. Добывание справок о происхождении. Медицинских справок. Разрешения на вывоз. Разрешения на ввоз. Выяснение карантинных предписаний. Организация перевозки. И каждый раз – уйма денег на телефонные звонки. Есть у работников зоопарка такая шутка, правда, уже навязшая в зубах: бумаги на продажу землеройки весят больше слона, бумаги на продажу слона весят больше кита, но боже упаси вас попытаться продать кита! Такое впечатление, что зануды-бюрократы, эти спецы по ловле блох, выстроились цепью от Пондишери через Дели и Вашингтон аж до Миннеаполиса, и у каждого – свои бланки, свои вопросы и сомнения. Наверно, доставить зверей на Луну и то было бы проще. Отец рвал на себе последние волосы и не раз уже был близок к тому, чтобы сдаться и на все плюнуть.

Случались и неожиданности. Почти всех наших птиц, черепах и змей, равно как и лемуров, носорогов, орангутанов, мандрилов, силенов, жирафов, муравьедов, тигров, леопардов, гепардов, гиен, зебр, гималайских медведей и губачей, индийских слонов и нилгирийских таров оторвали с руками, но кое-кого – да хоть ту же Эльфи – встречали далеко не так радушно.

– Удаление катаракты! – негодовал отец, потрясая письмом. – Возьмут, но при условии, что мы удалим ей катаракту на правом глазу! Это гиппопотамше-то! Может, нам еще и носорогам пластические операции сделать?

Некоторых наших зверей – львов, например, и бабуинов – сочли «слишком обыкновенными». Отец благоразумно выменял их на орангутана из Майсурского зоопарка и шимпанзе – из Манильского. (А Эльфи провела остаток своих дней в зоопарке Тривандрама.) Из одного зоопарка пришел заказ на «настоящую священную корову» – для детского уголка. Отец отправился в джунгли пондишерииского рынка и купил упитанную корову с темными влажными глазами и прямыми рогами, так бодро стоящими торчком, будто она лизнула электрическую розетку. Потом отец выкрасил ей рога в ярко-оранжевый цвет и подвесил на вымя пластмассовые колокольчики – и корова стала совсем как настоящая.