— Опять? — спрашивает мама, и я слышу в ее голосе сомнение. Она оборачивается и пристально смотрит на меня.

Я выдерживаю ее взгляд и говорю:

— Да.

— Как их зовут? Я должна поговорить с директором.

— Не надо, мама. Забудь об этом. Дело прошлое, — пытаюсь я успокоить ее.

Если она начнет раскапывать эту историю и разворошит осиное гнездо, нам всем мало не покажется.

Мама пристально смотрит на меня.

— Мам, мы просто все передрались. Пожалуйста, дай мне еще чуть-чуть поспать, — прошу я ее и улыбаюсь, желая показать, что все это ерунда, но мама вдруг садится на краешек дивана и кладет мне на голову свою мягкую руку. Я морщусь от прикосновения, но в то же время мне становится приятно.

— Больше не дерись, — шепчет она.

— О’кей, — отвечаю я. — Обещаю.

Я опять засыпаю, а когда открываю глаза, вокруг совсем темно. Входная дверь заперта на засов, которым служит деревянная доска. Впервые за долгое время я лежу не в нашей с Чико комнате. Жужжит вентилятор: мама притащила его сюда из своей спальни и поставила так, чтобы на меня дуло. В целом ощущение такое, будто я попал под самосвал.

Мне тут же вспоминается один парень. Он ехал на грузовике, кузов которого был забит арбузами.

А мы с мамой катили сзади на ее мотороллере, и мне было, наверное, всего лет восемь. Парень сидел на крыше кабины, как птичка, и, когда грузовик тряхнуло на колдобине, он упал с большой высоты прямо на проезжую часть. Мамин мотороллер был достаточно далеко, и она успела затормозить.

«Стой тут», — велела она и вместе с остальными людьми, которые побросали свои мотоциклы и велосипеды, бросилась парню на помощь. Кто-то махал руками водителям, чтобы те остановились. И я тоже не остался у мотороллера. Я испугался, мне хотелось быть с мамой, поэтому я пошел за ней и увидел парня.

Он напомнил мне распятого Христа, потому что его голову окружала кровь, руки были раскинуты в разные стороны, а глаза закатились так, что видны были одни белки. Вот только его нога была вывернута под странным углом.

Несколько арбузов тоже выпало из кузова — зелено-белая полосатая кожура треснула, обнажив спелую мякоть. Я помню красные, алые и розовые брызги на асфальте. Каждый раз, вонзая зубы в ломоть арбуза, я вспоминаю о том парне. Каким бы сладким ни был арбуз, во рту всегда появляется привкус железа, как будто мякоть пропитана кровью, и с моих губ стекает не только сок.

Я не помню, куда мы тогда ехали, но не забыл, что добраться до места нам не удалось: я так расплакался, что маме пришлось отвезти меня домой. Потом я весь день и всю ночь думал об этом парне. Он мне приснился. Я даже спросил маму, как она считает, выживет он или нет, и она сказала: «Да, hijo, сынок, выживет».

Но я сомневаюсь в этом. Просто мне кажется, иногда нам остается лишь солгать тем, кого мы любим, чтобы они не сломались.

Я поднимаюсь, не обращая внимания на ломоту во всем теле, выключаю вентилятор и отношу его в мамину комнату. Ее дверь открыта, и я вижу, что мама спит на кровати. Включив вентилятор, я направляюсь к двери и слышу, как хнычет Чико, которому, наверное, снится его мами та. Или дон Фелисио. А может, надгробные памятники на кладбище, Рэй или наша драка.

Я подхожу к Чико и очень осторожно стараюсь разбудить его, но он все равно подскакивает и стонет.

— Это всего лишь я. — Мне не хочется его пугать. — Это Пульга.

— Что случилось? Они пришли?

— Нет, просто тебе снился плохой сон.

Я слышу, как он несколько раз глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться. Подкравшись к окну, я чуть-чуть отодвигаю занавеску, высматривая снаружи очертания человеческих фигур, выискивая Рэя. Но никого не видно. Потом, уже окончательно проснувшись, я возвращаюсь к другу и, опасаясь, что кто-то у дома пытается нас подслушивать, едва слышно шепчу:

— Нам надо бежать отсюда. Крошка права. Иначе случится что-нибудь очень плохое. Если мы не свалим, случится что-то ужасное.

Я слышу, как Чико делает еще один глубокий вдох. Он знает, что пришло время осуществлять планы, которые мы строили задолго до этой ночи. Теперь нам пригодится вся та информация, которую мы смогли почерпнуть из разговоров возле лавки дона Фелисио или когда чья-то мать, проходя мимо нашего двора, останавливалась, чтобы пожаловаться маме на то, что ее сын уехал и она никогда больше его не увидит.

Мы слушали и узнавали, что уехавшие сперва садились на автобус до столицы, потом на других автобусах добирались до границы с Мексикой, а там переправлялись через реку Сучьяте. Мы собирали эту информацию в ожидании того дня, когда она нам пригодится, когда нам придется проделать тот же путь.

— Мы должны сбежать, — шепчу я.

— Я знаю… — откликается Чико.

Вот и все, что было сказано. Я забираюсь в свою постель. Завтра мы решим когда. А сегодня достаточно принять решение.

Я снова проваливаюсь в черноту, думая об арбузах и крови, о нас с Чико, дерущихся, словно псы, о Рэе с его парнями, которые азартно наблюдают, будто сделавшие ставки игроки.

Но никому из них нас не победить.

Крошка

Через неделю после того, как я побывала у Летиции, Рэй требует, чтобы мы с младенцем сели к нему в машину.

— Поедем сегодня кататься как настоящая семья. У меня для тебя сюрприз, — говорит он.

— Нет, Рэй, пожалуйста. Мы пока ничего не сказали маме, и…

Но он, словно бы не слыша меня, идет к кроватке, достает младенца и, небрежно держа его на сгибе одной руки, обхватывает меня другой рукой. Его пальцы впиваются мне в кожу, и он тащит меня к своему автомобилю, припаркованному прямо перед нашим домом.

Потом он заталкивает меня на пассажирское сиденье, с грохотом захлопывает дверцу и устраивается на месте водителя. Сердце трепещет у меня в груди, грозя вот-вот разорваться.

— Рэй…

— Замолчи, — бросает он, поворачивая ключ зажигания. Младенец все еще у него. Я смотрю на свисающую маленькую ножку, и меня охватывает непреодолимое желание забрать ребенка, спасти его от Рэя. — Хватит уже так переживать насчет своей мамочки. Ты больше ей не принадлежишь, не ясно разве? Теперь ты принадлежишь мне.

Рэй берет мою руку, резко притягивает к себе, целует мои пальцы и улыбается. Он уже готов передать мне младенца, когда улыбка на его лице вдруг