Чужие письма читать нельзя! – одна из истин, которые любой нормальный человек усваивает с детства. И даже сейчас, каждый раз, когда цитирую письма Екатерины и письма к ней, я испытываю некоторую неловкость, хотя давно уже поняла: именно письма – самый достоверный источник знаний о человеке, чью жизнь, чью душу пытаешься понять.

Что важнее: это острое желание знать или никогда не отпускающее ощущение вины за то, что «лезешь в душу»? Не знаю. Единственное оправдание вижу в том, что интерес к таким личностям, как Екатерина Великая, вызван не праздным любопытством, а потребностью неповерхностно разобраться в истории своего народа.

Я еще не раз буду цитировать письма других своих героинь, которые почти наверняка не рассчитывали, что написанное ими будет читать кто-то кроме адресата. И хотя каждый раз это будет сопровождаться смущением, не могу позволить себе отказаться от этих цитат. Во-первых, потому, что эти письма давно и неоднократно уже прочитаны вовсе не теми, кому были предназначены. Понимаю, что аргумент с этической точки зрения весьма сомнителен и очень напоминает циничное заявление Екатерины: «Если они берут, то почему же и всем не брать?». Во-вторых, потому что письма с максимальной достоверностью раскрывают и личность автора, и его истинное отношение к адресату. А разобраться именно в этом — цель книги.

Большая часть переписки Екатерины Великой – исключение из правила (впрочем, разве она сама – не исключение?). Дело в том, что многие письма она писала как раз в расчете на то, что они будут прочитаны не только адресатом, и даже не только ее современниками. Это письма к Вольтеру, к Дидро, частично – к Гримму и Марии Терезии Жоффрен. Так что, читая их, мы выполняем ее волю. Ее часто упрекали и упрекают, что в письмах к французским просветителям она лицемерила. Не могу с этим согласиться. Да, она старалась писать так, чтобы в ней увидели безупречную государыню великой страны. Но именно это: великой страны – было для нее главным. И это ей блестяще удавалось. Недаром восхищенный ее письмами Вольтер (а его вряд ли можно заподозрить в наивной доверчивости) писал: «Теперь просвещение идет к нам с Севера».

Другая группа писем (иностранным монархам, собственным помощникам и сподвижникам) – скорее государственные документы, чем письма в общепринятом смысле. Они интересны не только содержащейся в них исторической информацией, но и стилем, присущим только ей, тем, что, будучи даже официальными документами, они никогда не бывали стандартными, формальными.

К третьей группе можно отнести письма, предназначенные ею для того, чтобы скрыть свои подлинные мысли. И это она умела делать блистательно. Достаточно вспомнить письмо к Елизавете Петровне, которое решило судьбу будущей Екатерины Великой.

И наконец, письма, которые для постороннего прочтения предназначены не были и сохранились только потому, что адресаты не захотели или не сочли возможным их уничтожить. Это большинство писем сыну, невестке, Понятовскому, Потемкину и некоторым другим. Вот эти письма она, наверное, не захотела бы увидеть в чужих руках.

Как-то она написала: «Относительно своих сочинений – скажу, что смотрю на них, как на пустяки… Мне кажется, что все, написанное мною, – довольно посредственно; к тому же я не приписываю этому никакого другого значения, как только доставляемого себе этим удовольствия».

Позволю себе не согласиться с этим самоуничижительным признанием. Ее сочинения посредственными никак не назовешь. Исключение – пьесы, которые и в самом деле довольно заурядны, а так как еще и злободневны, то сегодня не представляют ни малейшего интереса. Все же остальное: записки, заметки и особенно письма – блистательно. Мысль она выражает точно и четко, фразу строит свободно, стиль ее образен, легок, самобытен. Но для тех, кого разделяет с ней время, главное даже не в этом. Для потомков, для всех историков, пытавшихся и пытающихся до сих пор осмыслить то, что происходило в нашей стране, да и в мире, во второй половине XVIII века, по праву именуемой екатерининской эпохой, ее записки и письма – бесценный источник знаний (но и сомнений).

Я рассказала о том, как первая немецкая принцесса прошла в России все ипостаси женской жизни: была невестой цесаревича и невесткой царствующей императрицы, женой наследника, потом – императора, матерью будущего императора, вдовой. Пришло время рассказать еще об одной роли, которую ей выпало сыграть. Это роль свекрови. Надо сказать, не самая простая. Именно в этой роли чаще всего проявляются не лучшие черты характера и качества души.

Начну с первой невестки – и первой ошибки проницательной (как ей самой казалось) Екатерины Великой.

Трудно не задать себе вопрос – почему же она, так дорожившая своей не без труда обретенной русскостью и вообще русскостью на русском троне, женила своего сына и внуков на немках? Политический расчет значил для нее не слишком много: что для могущественной, огромной державы родство с маленькими немецкими княжествами! Здесь другое. На собственном опыте она знала: немецкая принцесса способна полюбить Россию больше, чем иной русский по крови. Вот в ее муже течет русская кровь, кровь самого Петра Великого. И что?! Позволю себе совершенно антинаучное допущение: ей казалось, что европейские женщины способны смягчить и облагородить русские нравы, но бороться с варварством они станут не варварскими методами, как это делал ее великий предшественник, Петр Алексеевич, а любовью, как это старалась делать она. Надеялась, что вслед за ней они продолжат разворачивать Россию к Западу. Что им, как и ей, будет проще. В них, как и в ней, не будет ни петровского преклонения перед Западом, ни елизаветинского страха и недоверия. По ее воле женами ее потомков стали четыре немецкие принцессы. Лишь одна полностью оправдала ее надежды: беззаветно полюбила Россию (о ней – в главе «Елисавету втайне пел»).

Почти 30 лет назад Елизавета Петровна пригласила в Россию Ангальт-Цербстскую принцессу Софию Амалию Фредерику. Теперь уже она, ставшая самодержицей всероссийской, ищет невесту своему сыну, мать будущего наследника престола, продолжателя ее дела. Выбор падает на принцесс Гессен-Дармштадтского дома. Трех сестер вместе с матерью приглашают в Петербург. Ландграфиня Гессен-Дармштадтская Каролина по уму и образованности была одной из замечательнейших женщин Германии. Как и Екатерина, она поддерживала постоянную переписку с деятелями французского Просвещения. К ее мнению прислушивался даже сам Фридрих II, известный женоненавистник. Зато ее супруг, ландграф Людвиг, очень напоминал Петра III: единственным, что его по-настоящему интересовало, были военные маневры, парады, муштра. Материальное положение ландграфини было крайне затруднительным: ей приходилось растить шестерых детей практически без помощи мужа. Понятно, почему приглашение Екатерины она встретила с искренней радостью. Она опасалась, что возникнут какие-нибудь препятствия к этому желанному браку, делилась опасениями с Фридрихом. Он уверенно ее успокаивал: «Я уверен во всех главных агентах, которые ведут это дело: разве что каприз самого великого князя может расстроить наши планы». Заметим: наши! Фридрих весьма заинтересован в этом союзе, он надеется приобрести очередного агента при русском дворе. Когда-то с недалекой и самоуверенной матушкой будущей Екатерины не получилось, но ландграфиня Каролина – другое дело, уж она-то сумеет завоевать доверие русской императрицы и стать полезной для своего патрона, прусского короля.