– И с каждым так будет, кто башку подымать на меня станет! – уже миролюбивее рявкнул Кирьян. – Поняли, значит?

– А чего тут не понять.

– В морду не дашь, сами не попросите, – подвел черту Кирьян. – Ну-ка, посмотрите, что с дворником? Вроде как из-за нашего шума в себя пришел?

Ядца и Хрящ, почесывая бока, бросились исполнять поручение.

– Дубок! – окликнул Рожин Пашку, прижавшего у порога совсем закисшего мальчугана. – Давай сюда сучонка!

– Папка! – завизжал Игнашка.

От крика сына или от толчков бандитов Мунехин застонал, приоткрыл глаза на залитом кровью лице. Был ли он жив? Наверное, еще жил, хотя окружающее воспринимал с трудом и как ни силился подняться с пола, у него это не получалось. Ядца подлез к нему со спины, сел на пол, затащил его голову к себе на колено, чтобы тот мог видеть Рожина за столом. Хрящ вылил на Мунехина несколько ковшов воды, пока его не остановил Кирьян решительным жестом руки:

– Не убил, так хочешь, чтоб он захлебнулся?

– А пущай хлебает, – не успокаивался тот. – Заодно и умоется. Морды-то не видать совсем. Ядца, ты ему, урод, весь нос разбил.

– Не целился, – отмахнулся Ядца. – Будет знать, как на меня бросаться. Во! Совсем глазки открылись!

Мунехин действительно после водяного душа живее заозирался, ища глазами сына, и, найдя, успокоился.

– Ты, мужик, соображаешь, кто перед тобой сидит? – без проволочек рявкнул Кирьян.

Мунехин не проронил ни звука.

– Язык прикусил? Или не хочешь говорить?

Мунехин только отвел от него глаза, уперся в стенку тоскливо и без всякой надежды.

– Ну молчи. Скажешь, как приспичит. – Кирьян крикнул солидно: – Легата не забыл?

Мунехин повернулся, заинтересованнее всмотрелся в глаза Рожину.

– Не забыл. Так я от него привет тебе должен передать. Слышь? Помнит тебя Илья Давыдович и просил передать. Меня уполномочил. Заметь, не эту сволочь, что тебя чуть не убили.

Ядца и Хрящ недовольно поморщились.

– Одного поля ягода, – выдавил из себя Мунехин почти неслышно.

– Не скажи. Я тебя от смерти спас. И на будущее обещаю – жить будешь. И сучат твоих не трону, если станешь послушным.

– Что надо?

– А ты не догадываешься?

Мунехин промолчал.

– Ты зачем попа спер в подполье?

– А было бы лучше… если его… священник нашел? – Мунехин заговорил, но язык плохо ему подчинялся – ему мешала кровь и выбитые зубы, он закашлялся и со стоном выплюнул несколько штук вместе со сгустками крови. – Или милиция?

– А тебе откуда известно о милиции? – насторожился Кирьян.

– Ты меня… за дурака-то не держи, – отплевался, наконец, Мунехин и заговорил увереннее. – Где убийство, там и власть.

– Соображаешь. А шуры-муры с ними не водишь?

– Какой интерес тогда прятать?

– Я не знаю. Ты ответь.

– Мели, Емеля…

– Что с трупа взял?

– А что с него возьмешь? Труп и есть труп.

– Нож где?

– А там и выбросил, когда на доску клал покойника.

– Проверю! Смотри!

– А проверяй. Крысам не сожрать. Там и будет.

– А чего тебе понадобилось прятать труп? Какой интерес? Ты же якшался с монахом?

– Знал немного. Схоронил по-христиански.

– А менты или попы не сделали бы?

– Сделали бы. Почему нет.

– Ну а чего полез? Следил за мной?

– Кабы не убрал я его, все подозрения бы на меня пали. Тебя никто не знает.

– Вон как! Это почему ты так уверен?

– Бывал он у меня дома. Что скрывать.

– Вот, уже теплее, – Кирьян потер от возбуждения руки, заерзал на подавшем жалобный скрип стуле. – Вот теперь и скажи мне, с чего это вы подружились?

– Верующий я.

– Ах, исповедовался, никак?! – Рожин закатил глаза, загримасничал, изображая кающегося грешника, только что не крестился, но вдруг разом замер и рявкнул на Мунехина: – Дурить меня не советую! Я тебя предупреждал?

– Чего ты?

– Ну так слушай еще раз. Старшему твоему я нашел место. Пока ты мне здесь сказки брешешь, он будет крыс кормить в каменной яме.

Мунехин дернулся в ужасе.

– Да, да. Нашел я ему местечко в подземелье. Помогли друганы. Слышал, небось, о Костыле? Не один ты в подвалах рыщешь. Золото шукаешь! Несговорчивый у тебя старшенький-то. Драчлив. В тебя весь. Сейчас сидит. Одумается, выну на свет Божий, а нет – крысы сожрут твоего сучонка.

Мунехин вскрикнул, не находя слов.

– Чего орешь-то? Спасай, отец, сына. Он молчит, должно быть, по глупости. Мал еще. А может, и вправду ничего не знает. Но тебе-то все известно?

– Чего вам надо?

– Зачем тебя Стеллецкий послал сюда, на край света? Чего искать?

– Не посылал меня никто.

– Не любишь ты сына…

– Убежал сюда сам. По доброй воле. От вас, проклятых.

– Хорошо. Поверю, – не раздумывая, хлопнул Кирьян лапищей по столу. – А в подземелье кремля чего рыскал?

– Поклянись, что со мной и детьми ничего не будет, – скажу все.

– А что тебе с моей клятвы? Я же бандит! Обмануть могу.

– Бог тебя не простит.

– А я не верующий. Нашел чем пугать!

– Сатана ты! Дьявол из преисподней!

– Не ори. Если все расскажешь без утайки, выдашь сам, обещаю: и тебя, и пацанов твоих не трону. Но поедешь со мной в Москву. А там Легат решит, что с тобой делать. Согласен?

Мисюрь, обессиленный, в изнеможении закрыл глаза.

– Не сдох бы на радостях? – всполошился Ядца, тряся его за плечи.

– Я его сейчас водичкой, – бросился за ковшом Хрящ.

– Не надо воды, – зашевелился Мисюрь.

– Что под землей искал? В подвалах церковных? – Кирьян поднялся из-за стола, подошел к Мунехину, присел, подтянул лапищей его голову к себе, заглянул в глаза. – Ну! Говори! Урою!

– Корону царицы непризнанной.

– Чего?

– Слыхал про Марину Мнишек?

– Это какую?

– Полячку. Жену Дмитрия. Царем хотел править на Руси, да вором как был, так и остался.

У Колосухина гостил сам владыка областной епархии, архиепископ Иларион!

Об этом нас с Владимиром Михайловичем торжественно оповестила Нина Петровна, старушка, дежурившая в приемной. Я заглянул к Колосухину, тот вел беседу с совершенно седым длинноволосым старцем в черной шапке с крестом и в черном просторном одеянии. Я поздоровался, старец мне величаво кивнул, шеф, будто не заметив, коротко велел ждать его звонка. Шаламов так и протоптался у порога, за моей спиной.