выныривая из омута этих глаз, откашлялся и хрипловато от волнения спросил:

— Вы меня слышите?

Тонкие, высохшие словно пергамент веки дёрнулись, закрывая глаза. Я приободрился и уже увереннее продолжил:

— Вы можете разговаривать?

Двойное быстрое моргание стало мне ответом.

— Не говорит она, — прогудел бородач, безо всяких усилий удерживая травницу на руках, — токмо моргает. Если один раз моргнёт…

— Это да, а двойное моргание — нет. Я знаю.

Впервые на лице угрюмого стражника старой дамы мелькнуло что-то, похожее на уважение. Мужчина одобрительно засопел, ногой пододвинул себе стул и сел, чтобы мне не приходилось тянуться, дабы увидеть лицо травницы.

— Вы знаете, кто напустил на город чёрный мор?

Веки медленно смежились, я облизнул пересохшие от волнения губы, готовясь к самому главному вопросу.

— Это сделала Вероника?

Я с шумом выдохнул, когда травница два раза быстро моргнула, но тут же задал ещё один животрепещущий вопрос:

— Вы в этом уверены?

Травница не только медленно закрыла веки, но даже попыталась зажмуриться, подчёркивая этим всю серьёзность сказанного. На миг, один-единственный краткий миг я облегчённо откинулся на спинку стула, позволив себе не снять, нет, приподнять маску сурового и непредвзятого инквизитора. Травница уверена в невиновности Вероники. Первый свидетель защиты. Правда, толку от этого свидетеля немного, но она есть, а это уже хорошо. Лишь бы эта весьма почтенная госпожа меня не пыталась за нос водить. Я призвал дар инквизитора и спросил ещё раз:

— Вы уверены, что Вероника не насылала чёрный мор на Лихозвонье?

В глазах женщины отчётливо плеснула лукавая усмешка, но затем веки медленно и непреклонно смежились. Травница свято верила в свою правоту и всеми силами хотела убедить в этом и меня. Что ж, теперь спросим по-другому:

— Вероника причастна к обрушившемуся на город чёрному мору?

Взгляд травницы застыл, веки оставались неподвижны. Оч-чень интересно.

— Вы не знаете, причастна она или нет?

Веки закрылись медленно и неохотно. Я надул щёки, а затем с шумом выдохнул. Да уж, такими темпами говорить мы будем очень долго, интересно, бородач разрешит мне остаться в домике на ночь или придётся снова в дупле ночевать?

Мой разговор с травницей длился целый день с перерывом на еду и кратковременный отдых. К моему огромному облегчению уже после первого часа моего визита бородач проникся ко мне доверием и предложил разделить с ними трапезу, но тут же посуровел и заявил, что на ночь он меня в домике не оставит. Госпоже травнице нужен будет полный покой, а инквизитор ночью в доме — удовольствие весьма сомнительное. На сомнительное удовольствие я не обиделся, тем более что так оно и есть. Магия инквизитора обладает подавляющим действием, её далеко не каждый способен рядом терпеть. К моей искренней досаде за весь день этой бесконечной игры в да и нет я так и не смог точно установить, кого травница считает виновником произошедшего и каким боком причастна к этому Вероника. Ясно было только одно: главная виновница всех бед — женщина средних лет, привлекательная и обеспеченная. Действовала ли она с сообщниками или нет — не ясно, ради чего — не понятно, осталась ли она после совершённого в городе — не известно.

Одним словом, мне предстоял долгий и муторный поиск чёрной кошки в чёрной комнате, притом никто не давал гарантии, что это именно то животное, та самая комната и вообще кошка там, а не ушла давным-давно по своим делам. Я снова и снова пытался сузить круг поисков, выматывая и себя, и травницу, но тут мне послышался лёгкий полувздох-полустон. Я вздрогнул, оглянулся по сторонам, лишь позже сообразив, что этот зов прозвучал не в домике травницы, он доносился из крепости. Это был так называемый призыв сердец, незримая связь, формирующаяся между двумя наделёнными магией влюблёнными после первой ночи страсти. И активировался он лишь в том случае, когда одному из пары грозила смертельная опасность. Честно говоря, я был уверен, что моя связь с Вероникой давно оборвана, пять лет — срок немалый, особенно, когда любви уже нет, но сейчас призыв звучал всё сильнее и сильнее, он пульсировал у меня в крови, заглушая всё вокруг. Наскоро простившись с травницей и её верным стражем, я покинул маленький домик и поспешно направился в город. К той, что позвала меня спустя пять лет полной тишины и неизвестности. К той, кого я вычеркнул из жизни и своего сердца. К той, что каждую ночь приходила ко мне во сне.

День четвёртый. Вероника

Знаете, что самое страшное в тюремном заключении? Нет, не ожидание казни, от него можно отстраниться, с ним можно смириться или же до последнего надеяться, что тебя оправдают и непременно спасут. И не скудость пищи и жутчайшие условия содержания страшны, к ним можно привыкнуть, как и к ненависти и страху стражников, которые совсем недавно почтительно кланялись тебе, встретив на улице. Самое страшное — это отупляющее и медленно убивающее все человеческие чувства бездействие. Сутки напролёт ты сидишь, прикованный к стене, практически ничего не видя и не слыша, отрезанный от всего мира, и единственное, что у тебя остаётся, — это воспоминания. Ты теряешь счёт времени, не можешь сказать, утро сейчас или ночь, холодно тебе или нет, да что там, в конце концов ты даже теряешь уверенность в том, что ещё жив! Стоит ли удивляться тому, что я жадно прислушивалась к любому шороху, раздающемуся из-за двери, ловила взглядом любой всполох света, случайно мелькнувший в моей камере, а ещё вспоминала рецепты и заклинания, даже прошлую жизнь перебрала едва ли не по секундам. Одним словом, делала что угодно, лишь бы не превратиться в отупевшее, безучастное ко всему существо, для которого костёр станет истинным благом, избавлением от постылого существования.

Встреча с Тобиасом стала для меня серьёзным потрясением, взбаламутив всю душу, подняв с её глубин уже покрывшиеся плесенью забвения мечты, отболевшие обиды и полустёртые страхи. Больше всего на свете мне хотелось броситься ему на шею, прижаться всем телом, раствориться в его таком надёжном тепле, но именно этого делать было мне никак нельзя, иначе я могла навсегда потерять своего инквизитора. Навсегда… Какое неоднозначное слово… Вместе навсегда