К черту Баюна – пусть смотрит как хочет. Мои утра все равно не становятся от этого лучше или хуже. Я варю себе кофе, я курю, бессмысленно таращась в телевизор в ожидании прогноза погоды на канале «Евроньюс», я тащусь в ванную и принимаю душ, я с отвращением выползаю на слякотную, холодную улицу. Погода настолько мерзкая и промозглая, что я даже шапку ношу – вещь для меня практически немыслимая. Бывают в Москве такие дни, когда одновременно холодно и влажно. Гадость.

Путь до метро «Красные Ворота» – среди припаркованных на тротуаре машин, по колено в черной жиже, которая заменяет в этом городе снег, – тоже не особенно бодрит. Метро – просто страшный сон: сонные, злые и вонючие люди, набившиеся в вагон, как сардинки в консервную банку. Только в отличие от сардинок добровольно. Иногда я смотрю на эту толпу, и мне хочется обладать супер-способностями или даже абсолютной властью – чтобы всех их куда-нибудь убрать. Хотя бы на время. Это неприятное чувство – кому понравится сознавать себя злобным троллем, ненавидящим людей?

Работа… Я уже устал удивляться, какой бессмысленной и пустой кажется мне наша контора, когда Марины нет на месте. И даже теперь, когда я точно знаю, что она вернется, и знаю, как она ко мне относится… Все равно без нее невыносимо тоскливо. Говорят, разлука укрепляет чувства. Не знаю – у меня, видимо, по-другому. Мои чувства разлука отупляет. Мне ничего не хочется – я словно сплю. Ну я вру, конечно, – одно чувство у меня остро, как никогда. А именно – желание быть с ней рядом.

Я, наверное, ненормальный. У меня каких-то винтов в голове недостает. Нельзя же до такой степени зависеть от другого человека!

Сегодня, стараясь заглушить свою тоску, я провел в высшей степени непродуктивный день: макеты смотрел вполглаза, раскладывал пасьянс и слушал последний альбом Oasis. Ничего так, нормально – но от мыслей отвлечь неспособно, честно говоря. А еще я поминутно проверял почту – она иногда пишет, даже из командировки. И теребил свой телефон, надеясь обнаружить от нее эсэмэску. Она – спасибо ей – часто мне пишет, хотя и коротко: «Скучаю. Люблю. Береги себя». Это глупо, вот так хвататься все время за телефон: сегодня она ничего не могла бы написать, потому что она весь день в дороге – летит.

Летит ко мне. Завтра – великий день: суббота, и она будет в городе. И моя жизнь возобновится. В ней снова появится свет и смысл.

Но до завтрашнего утра нужно еще как-то дожить. И, чтобы не торчать опять одному в квартире, пьянствуя и переключая телеканалы, я совершил странный поступок: пошел в джазовый клуб, где диджействует мой однокурсник Федя, комический толстяк, похожий на черноглазый пельмень с бородой. Я не понимаю, как можно было так разжиреть к двадцати семи годам, но ему это удалось.

Не знаю, зачем я туда поперся: мало того что я не особенно привязан к Феде и к джазу, он еще и диджей плохой. Видимо, где-то в глубине души я мазохист. Так или иначе, я туда приехал и там вдоволь настрадался. И зачем-то надрался. За те же деньги мог сделать это дома и под хорошую музыку. Нет, неправда – дома вышло бы дешевле.

Короче, я очень осмысленно провел вечер – почти так же хорошо, как день.

И вот теперь я возвращаюсь домой. Еле успел на последний поезд в метро, между прочим. Значит, уже больше часа ночи.

Круглосуточные ларьки у «Красных Ворот» тускло светятся во мраке, маня усталых путников зайти и купить еще бухла. У дверей одного из них продавщица-татарка курит и кокетничает с милиционером. В потоке теплого воздуха у выхода из станции прикорнула парочка бомжей неопределенного пола и возраста. На Садовом кольце дежурят таксисты – надеются словить пассажира, не рассчитавшего время. А я иду, шагаю по Москве – мне нужно свернуть от этого очага кипучей ночной жизни в темный переулок, который выведет меня к Большому Харитоньевскому (тому самому, что упомянут у Пушкина в энциклопедии русской жизни, романе «Евгений Онегин»), который мне надо перейти, и попасть на свою улицу Чаплыгина, и домой, где меня встретит осуждающий взгляд кота.

Прекрасный, четкий план, и я не настолько пьян, чтобы не осуществить его.

Здесь идти всего-то минут пять. Ну ладно – в моем нынешнем состоянии десять.

Я благополучно добираюсь до перекрестка, поскользнувшись всего один раз.

И на выходе в Харитоньевский, где на углу красная кирпичная спортшкола и чуть дальше давно закрытая и полуразрушенная чулочная фабрика, на освещенные окна которой я любил смотреть мальчишкой, – там крутились такие огромные бобины с нитками и ходили туда-сюда работницы в синих халатах… На этом углу я попадаю в безвыходную ситуацию.

Из заброшенного сада Юсуповского дворца, и со двора закрытой фабрики, и еще из каких-то неясных теней, которыми полон зимний город, мне навстречу выходит стая бродячих собак. Огромных, как слоны, и глухо рычащих.

Я боюсь собак.

Я понимаю, что это глупо и до крайности унизительно для взрослого мужика моих габаритов, но я ничего не могу с этим поделать. Мне было четыре года, когда меня укусила овчарка, с которой я хотел поиграть на даче. И с тех пор… С тех пор я просто себя не контролирую. При виде большой собаки я цепенею, у меня самая настоящая паническая атака.

А теперь передо мной пять больших собак.

Я боюсь собак, и они это чувствуют.

И, честно говоря, ЭТИХ собак, пожалуй, и в самом деле стоит бояться. Все же говорят, что московские бродячие своры – реально страшная штука. Они нападают на людей. Пару недель назад была даже новость, что они загрызли бомжа. Обычно такие новости пропускаешь мимо ушей – обычная газетная страшилка. Но сейчас, глядя на жуткие морды и слушая голодное урчание, я этому охотно верю.

Черт, чего ж делать-то?

Я стою один в темном переулке, пьяный и перепуганный насмерть. Я не могу сдвинуться с места – во-первых, они меня окружили. Во-вторых, страшно пошевелиться. В любом случае, может, это и хорошо: если я сдвинусь с места, я могу их спровоцировать.

И что теперь? До утра так стоять? Надеяться, что они примут меня за фонарный столб и потеряют интерес? Это вряд ли. Залезть на забор вокруг Юсуповского? Наверное, я смогу. Но их это не остановит – съесть они меня, конечно, не съедят, но за ногу, при их-то размерах, тяпнут запросто. И перспектива заболеть бешенством радует меня почти так же сильно, как угроза быть съеденным.

Они ждут, что я буду делать. От них страшно несет псиной, и этот запах не прибавляет мне уверенности в себе.

Ситуация нелепая до крайности. Но мне никогда в жизни еще не было так страшно.

Большой рыжий пес, стоящий чуть впереди других, делает шаг в мою сторону. Одновременно я слышу движение – и рычание – у себя за спиной.

Я теряю голову. Я бегу.

Это самая большая ошибка, которую можно было сделать. Свора немедленно разворачивается, как хорошо вымуштрованный военный отряд, и бросается за мной. Они истошно лают. Им сейчас весело – у них охота.

Мне ни за что от них не убежать.