Обычно евнухи доставляли наложниц к кровати императора. Сын Неба, желая провести ночь с какой-либо наложницей, повелевал главному евнуху доставить ее в свои покои. И делалось это по особому правилу. В приемной комнате императора на небольшом столике находился «драконовый» ларец, в котором, разделенные на секции, стояли рядами нефритовые жетоны, на которых были выгравированы имена и фамилии его наложниц (их могло быть до 280). Когда император делал выбор, он вынимал соответствующий жетон, ударял в настольный гонг и молча протягивал табличку вошедшему евнуху. По отобранному жетону дежуривший евнух находил нужную наложницу. Служанки уводили ее в спальню, раздевали донага и умащивали благовониями. Обнажали ее с целью безопасности; в таком виде она не могла прихватить с собой кинжал или нож (так как был известен случай, когда одного императора пытались убить с помощью наложницы то ли в эпоху Мин, то ли в начале Цин). Обнаженную наложницу пришедший евнух-посланец завертывал в специальное покрывало из пуха цапли (почему из пуха цапли — неизвестно, возможно потому, что цапля хорошо ловит змей и символизирует в Китае защиту от всякого коварства). После таких приготовлений физически крепкий евнух сажал наложницу к себе на плечи и доставлял в опочивальню императора. Здесь евнух снимал с нее накидку. К решающему моменту император уже должен был лежать в постели, так что наложница проскальзывала к нему прямо под одеяло. Пока эта парочка предавалась наслаждению, главный управляющий Палаты важных дел и евнух, принесший наложницу, должны были ждать в соседнем помещении. Если наложница задерживалась у императора слишком долго, главный управляющий кричал: «Время пришло!» (то, что на Западе любой счел бы неслыханным, в Поднебесной воспринималось как естественное, ибо там даже монарх был опутан церемониями, шедшими из древнего Китая) — и так до трех раз, пока Сын Неба не откликался. Тогда евнухи входили, снова завертывали наложницу в накидку и уносили. Но до этого главный управляющий становился перед императором на колени и почтительнейше спрашивал: «Оставить или нет?» Речь шла о драгоценном «драконовом семени». Если следовал ответ: «Не оставлять!», то главный управляющий нажимал на живот-женщины особым образом, так что все «драконово семя» выходило наружу. А если Сын Неба говорил: «Оставить», то евнух записывал в специальной регистрационной книге учета: «В такой-то месяц, такого-то числа, в такой-то час император осчастливил такую-то наложницу». Таким путем определялась законность рождения ребенка от императора. Эти правила крайне строго соблюдались в зимних дворцах Запретного города. Что же касается летних резиденций, то там богдыхан мог себе позволить нарушить строгие предписания, установленные на заре династии Цин.

Если наложниц приносили в спальню императора, то к своей жене он приходил сам и на время, которое ничем не ограничивалось. Тем не менее каждое такое посещение все равно должно было фиксироваться в особой книге учета. По выходе богдыхана из опочивальни коленопреклоненный евнух почтительно ждал ответа о том, состоялось соитие или нет. Если нет, то Сын Неба бросал небрежно: «Уходи!», и соответствующая графа в книге оставалась пустой.

Если же богдыхан проходил молча, главный управляющий, стоя на коленях, смиренно осведомлялся, что ему следует записать.

Итак, мы видим, что император сам оказывался пленником жесткого этикета, существовавшего во дворце. Всяческие условия и условности определяли и сферу любовных развлечений Сына Неба.

«В самом начале возникновения маньчжурской династии, — пишет известный китаист О. Непомнин, — маньчжурские ханы Нурхаци и Абахай установили для будущих властителей правила «ограничения разврата». Более того, — «регулировать» услады Сына Неба была призвана Палата важных дел, штат которой набирался исключительно из числа евнухов высшей категории. Именно поэтому они имели свободный доступ и в гарем, и в комнаты, смежные со спальней Сына Неба, и в покои рядом с опочивальней императрицы.

Здесь уместно вспомнить одну из древних легенд, связанную с красавицей Ван Чжаоцзюнь (она же Ван Цзян). Ханьский император Юаньди (48–33 гг до н. э.), выбирал себе очередную подругу на ночь по портретам обитательниц своего гарема (видимо из-за большого количества наложниц он ни разу не видел некоторых их них «живьем»), никогда не звал в свою опочивальню Ван Чжаоцзюнь, так как придворный художник (может быть и евнух?), не получив от нее, как от других девиц, взятки, изобразил ее на картинке уродливой. Ее же, как самую некрасивую, император решил отдать в жены вождю племени сюнну (гуннов). О красоте Ван Чжаоцзюнь император узнал лишь на прощальной аудиенции, где он с первого взгляда влюбился в нее. Но дело было сделано, договор был заключен, и Ван Чжаоцзюнь пришлось уехать на север к вождю племени сюнну, где она вскоре умерла, тоскуя по родине. Она была не только красавицей, но и отличной поэтессой, оставившей потомкам несколько великолепных стихотворений, которые китайцы помнят до сегодняшнего дня. Вот одно из них: «Песнь одиночества и печали».

Уже говорилось, что евнухи использовались как сводники. Так, известный писатель У Вояо, специалист по историческим романам, в своей книге «История страданий» описывает один сюжет, связанный с одним из героев романа — главным евнухом У Чжуном, когда последний помогает канцлеру южносунской династии (1127–1279) Цзя Сыдао выкрасть понравившуюся ему императорскую наложницу из дворца Сына Неба. Чтобы кража была не столь заметна, У Чжан заменил наложницу «грубой служанкой», а затем, чтобы скрыть все следы подлога, умертвил и тайно похоронил эту служанку.

Известен случай, когда главный евнух дворца Ли Ляньин повстречал в одном из пекинских ресторанов официанта по имени Ши, изумительно красивого и стройного юношу. Ли Ляньин привел его в Запретный город и представил императрице Цыси. Она была поражена его красотой и определила юношу обслуживать императорский стол. Так Ши стал фаворитом вдовствующей императрицы под видом официанта. Закончилось это тем, что Цыси забеременела. Тогда ей было 36 лет (1872 г.). Когда родился ребенок, его неудобно было держать во дворце, и он был передан на воспитание ее сестре Дафэн, жившей в западной части Пекина. А чтобы замести следы, юноша Ши был умерщвлен с помощью яда.