Воронцову пришлось посторониться. Он соступил на обочину. Лошадь, кося сизой сливиной глаза, прошла мимо, обдавая Воронцова тёплым запахом своего большого тела. Возница же, как ни странно, выказал гораздо меньшее любопытство, как будто они с Воронцовым сегодня уже встречались и им предстоит встретиться ещё. Лет шестидесяти, грузный, с седой бородой, он скользнул настороженным взглядом по лицу и погонам Воронцова и тут же отвернулся. Воронцов хотел поздороваться, но, встретив этот насторожённый взгляд, передумал. И, когда повозка скрылась за поворотом, он с недоумением подумал: а видел ли он меня, этот седобородый? Смотреть-то смотрел, особенно на погоны и портупею, как будто хотел убедиться, не висит ли на правом боку кобура. И, убедившись, что кобуры нет, а из-за спины высовывается мухор вещмешка, а не приклад автомата, успокоился и отвернулся. Что ж, война научила людей, даже невоенных, реагировать только на опасность. Одинокий путник, без оружия, для седобородого опасности не представлял. И всё же Воронцова не покидало ощущение странности произошедшего. Седобородый всё-таки видел его, даже успел разглядеть. Но слишком неожиданной оказалась встреча, и она застала его врасплох.

Ну и встреча, подумал Воронцов и ещё раз посмотрел назад, где уже никого не было, и даже скрип тележных колёс растаял среди деревьев и кустарников, которые ловили и глушили все окрестные звуки.

Конечно, жаль, что повозка направлялась в противоположную сторону, но, правь возница на Прудки, вряд ли он оказался бы приветливее. Видимо, такой человек. И Воронцов опять сунул руку в карман – пальцы привычно легли на холодную рукоятку пистолета. Шёл и успокаивал себя: случайность, конечно, случайность, просто хмурый неприветливый дядька, да ещё в лесу… А нервы-то стали совсем слабые. Но теперь всё будет иначе. Теперь он почти что на родине. На родине…

Сумерки уже легли и на поляны. Какие-то мелкие пичужки, припозднившись, перелетали через дорогу. Воронцов следил за посверкиванием их упругих округлых крыльев. И тут в конце просеки, отмеченной едва примятой тропой, увидел человека. Он уловил его вначале боковым зрением, а потом, будто пронзённый током, глянул в упор. Рука уже лежала на рукоятке пистолета, палец торопливо ощупывал предохранитель.

Человек сидел на пне. Поэтому казался высоким, почти огромным. Сумерки усугубляли впечатление. Но в осанке, в посадке головы Воронцов мгновенно уловил нечто знакомое. Напряжение сменилось любопытством, а потом и радостью.

– Иванок! Чёрт бы тебя побрал!

– Что? Напугал? – хрипло пробасил Иванок и встал навстречу. – Здравствуй, Курсант. Я знал, что ты появишься. Там тебя давно ждут. – И он кивнул в сторону Прудков.

Они обнялись. Встреча однополчан – всегда радость. Иванок заметно подрос, вытянулся. Ткнулся носом в плечо Воронцова и сказал:

– А ты всё ещё лейтенант?

– Как видишь.

– В отпуск? Или списали подчистую?

– Пока в отпуск. А там… В ноябре – медкомиссия, переосвидетельствование. А ты?

– Ну да, в погонах… А у меня контузия была. Направили домой. Сказали, больше не возьмут. Только через год. И то, если комиссия пропустит.

Разговор быстро иссяк. Потому что оба, отвечая на вопросы друг друга, думали всё же о другом.

– А ты что в лесу делаешь? На ночь-то глядя? – Воронцов посмотрел по сторонам. Рядом с пнём, на котором несколько минут назад сидел Иванок, в траве лежал кавалерийский карабин с потёртым прикладом и самодельным ремнём. Он скользнул рассеянным взглядом дальше, делая вид, что брошенного Иванком карабина, не заметил. Что и говорить, странно его встречали Прудки. До деревни ещё с километр-полтора, а уже столько встреч, о каждой из которой можно думать что угодно.

– Ты мне скажи, как там мои?

Это внезапно вырвавшееся мои прозвучало настолько естественно, что Иванок так же спокойно, даже не взглянув на Воронцова, ответил:

– Все живы и здоровы. Зинка ещё красивше стала. Ребята подросли. А Улька уже по улице бегает.

– Иван Стрельцов так и не вернулся?

– Нет. Не вернулся дядя Ваня. Ни он, ни папка мой. Ни Шура. – Иванок опустил голову, отвернулся.

Помолчали. Иванок спросил:

– Наши наступают?

– Наступают. А вы что, газеты не читаете?

– Читаем. Но ты, может, новости какие знаешь? В газетах же не всё пишут.

– Наши сейчас на Днепре. Под Киевом. Под Чаусами. На Десне. По всему фронту наступают.

– Чаусы – это где?

– Возле Могилёва. Могилёвское направление. Наша дивизия как раз там.

– Вот видишь, вперёд пошли. А мы – тут…

Воронцов похлопал Иванка по плечу и сказал, как бы между прочим:

– Ладно, бери свою драгунку и пошли домой.

И, когда тот поднял карабин и закинул его за спину, спросил:

– Лося, что ль, караулил?

– Лося, – усмехнулся Иванок. И то, как ответил Иванок, и его усмешка, стали ещё одной загадкой, над которой тоже стоило задуматься.

Пока шли до Прудков, Воронцов многое успел выведать у Иванка. Но что касалось лося, то эту тему пока не трогали. Иванок тоже терпеливо помалкивал. И Воронцов не приступал даже намёком.

– Ну что, пойдёшь сразу к ним? Или к нам зайдёшь? – Иванок отпустил ремень карабина и повесил его на плечо прикладом вниз. В таком положении драгунка была почти незаметна.

Разведчик, усмехнулся Воронцов и сказал:

– Сразу пойду.

– Понятно. Они там, в новом доме живут. Возле пруда. Удачи тебе. Завтра зайду. Если не против. – Иванок разговаривал с Воронцовым как равный. И движения его, и жесты были несуетливы и по-мужицки расчётливы.

– Заходи.

– Степаниде Михайловне привет передавай.

– Передам.

Воронцов, с одной стороны, был рад Иванку, с другой, его не отпускало какое-то подспудное беспокойство. Какого же лося стерёг он в лесу, да ещё у дороги, в такой час? Да после того хмурого возницы… А может, именно возницу Иванок и стерёг?

От школы Воронцов свернул в проулок. Там, в конце проулка, белела свежая щеповая крыша. Поставил-таки Пётр Фёдорович новый дом. Осилил. Интересно, осилил ли полы? Или до сих пор живут с земляными? Крыша свежая, ещё не потемнела. Вот и отстраиваются Прудки.

Он шагнул через дорогу, к крыльцу. Издали увидел, что в сенцах горела керосиновая лампа. Жёлтый маслянистый свет её освещал бревенчатую стену, полку с какой-то посудой, женскую фигуру, наклонившуюся над столом с ведром в руках. Воронцов подошёл ближе и разглядел стоявшую в сенцах. В руках у неё была доёнка, сверху накрытая марлей. Зинаида разливала по глиняным крынкам и горлачам молоко. И Воронцову, наблюдавшему за её наклоном головы, за движениями напряжённых рук и спины, показалось, что он чувствует запах не только молока, но и её рук. Вот она стоит в нескольких шагах от него. Та, о которой мечтал все эти месяцы, иногда казавшиеся годами. И вот мечта сбылась. Вот она, Зинаида. Стоит только окликнуть. Сделать несколько шагов. Сбылась ли? Он вздохнул. Неужели она сбылась? Неужели то, что он сейчас видит, что переживает, оказалось сильнее того взрыва под Хотянцом и калёных осколков?