Руси в результате культурного взаимодействия Киева с Сазавским монастырем, крупным центром славянской книжности, сформировавшимся в начале 1030-х гг. под руководством Прокопа Сазавского, в котором до 1097 г. официально использовался славянский язык.

Как писал Н.Н. Ильин: «В преданиях о Вячеславе, равно как и в повествовании об убийстве Бориса и Глеба, находим: и ночное совещание братоубийцы с сообщниками, и коварные его предложения своей жертве, и предостережения, которые получал последний от своих доброжелателей; детали обстановки убийства совпадают: ночь, предсмертная заутреня, избиение и ограбление приближенных князя и даже само убийство не сразу, а как бы в два приема; о гибели убийц Вячеслава сообщается почти в тех же выражениях, как о гибели Святополка; чудесные явления, благодаря которым было обретено тело Глеба, таковы же как знамения, которыми обнаружило себя тело бабки Вячеслава Людмилы.

Все эти подробности в русском предании о Борисе и Глебе отразились в измененном виде. Для замены Болеслава Святополком, а Вячеслава Борисом требовалось перенести арену событий в Киев, затем в Вышгород и, наконец, на берег Альты, сообразно данным русского предания о месте гибели Бориса. Изменилась и общая обстановка событий применительно к положению, в котором, по этим данным, оказались Борис и Святополк. Задача эта выполнена блестяще. Вернее сказать, что мы имеем дело не с простым заимствованием, а с мастерской литературной переработкой жития Вячеслава»[194].

С критикой гипотезы Ильина (несмотря на то что он признавал тот факт, что «созданное русским автором литературное произведение в художественном отношении выше оригинала, которому он подражал») выступил И.У. Будовниц, отмечавший, что приводимые исследователем параллельные тексты «подчас не обнаруживают почти никакого сходства»[195]. Исходя из того, что «Анонимное сказание» якобы являлось первоисточником всего цикла, Н.Н. Ильин полностью игнорировал литературный вклад составителя повести «Об убиении», что, действительно, привело его к переоценке литературного влияния Святовацлавского цикла до такой степени, что даже наименование Святополка «вторым Каином» он считал заимствованным из Legenda Christiani («Легенды Кристиана»)[196]. Для решения этого вопроса рассмотрим указанные Н.Н. Ильиным параллели «Анонимного сказания» с текстами Святовацлавского цикла.

Действия Святополка в «Сказании» представлены согласно с повестью «Об убиении»: «Святополк же, сев на княжение в Киеве после смерти отца, призвал к себе киевлян и, щедро одарив их, отпустил. К Борису же послал такую весть: “Брат, хочу жить с тобой в любви и к полученному от отца владению добавлю еще”. Но не было правды в его словах. Святополк, придя ночью в Вышгород, тайно призвал к себе Путьшу и вышегородских мужей и сказал им: “Признайтесь мне без утайки – преданы ли вы мне?” Путьша ответил: “Все мы готовы головы свои положить за тебя”». Однако составители «Сказания» не довольствуются этим, усиливая негативность образа Святополка утверждением о том, что его помыслы были помыслами Каина, «ведь хотел он перебить всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть» и что «призвал к себе окаянный треклятый Святополк сообщников злодеяния и зачинщиков всей неправды, отверз свои прескверные уста и вскричал злобным голосом Путьшиной дружине: «“Раз вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, братья мои, и где встретите брата моего Бориса, улучив подходящее время, убейте его”. И они обещали ему сделать это»[197]. Аналогичное упоминание о стремлении Святополка к единовластию мы видели и в дополнениях к летописной статье 1015 г. Хотя оба непосредственных его предшественника, Ярополк и Владимир, благодаря стечению обстоятельств некоторое время являлись единовластными правителями, их единовластие, достигнутое путем невольного братоубийства, все же не подвергалось осуждению (свидетельством этого могут служить не только статьи 977 и 980 гг. в ПВЛ, но и «Слово о Законе и Благодати» Илариона), однако, во второй половине XI в. ситуация кардинально изменилась: представление о коллективном совладении волостями, укрепившееся в политической практике в результате масштабного «окняжения» земель, стало противоречить идее единовластия, превратившейся в политическую утопию, выразителем которой, с целью ее окончательной дискредитации, древнерусские интеллектуалы сделали «окаянного» Святополка. Таким образом, в «Анонимном сказании» Святополк был представлен выразителем негативной политической тенденции, в то время как политическая тенденция, выраженная Борисом, была позитивной. Борис опасается уступить уговорам и развязать междоусобную войну, удостоившись за этот проступок не только прижизненного, но и посмертного осуждения; поэтому, будучи убежден в бренности земного благополучия, он отвергает перспективу междоусобной войны за киевский стол, вести борьбу за который предлагают ему дружинники накануне гибели на Альте. Святополк, напротив, будучи убежден в «беззаконии» своих действий, тем не менее в осуществлении своего замысла полон решимости идти до конца. В литературном плане это излюбленный стилистический прием агиографа: «Он противопоставляет святого, “положившего надежду на Бога”, его брату, “обретенному дьяволом”, и столкновение Бориса со Святополком предстает как часть извечной борьбы Сатаны и Бога», – отмечает Н.И. Милютенко[198].

Описание убийства Бориса с точки зрения фактов повторяет повесть «Об убиении», хотя трагический финал представлен более медленным за счет увеличения благочестивых рассуждений князя, которые А.А. Шахматов назвал «риторикой и лирикой»[199]. Фактические отличия «Анонимного сказания» от повести «Об убиении» сводятся к следующему: во-первых, по утверждению его составителей, при убийстве Бориса на Альте присутствовал не только отрок Георгий, убитый вместе с ним, но и священник; во-вторых, после того как его тело пронзили копьями, он выскочил из шатра «в оторопе»; в-третьих, уточнялось, что повторное убийство Бориса варягами, посланными Святополком, было совершено «в бору» (как полагал Шахматов, это произошло в урочище у Дорогожича, где в XII в. был возведен храм Борису и Глебу)[200]. Иначе говоря, «сценарий» убийства обрастал новыми деталями, приобретая мистический характер.

Н.Н. Ильин видел источник заимствования одного из этих фрагментов в памятниках Святовацлавского цикла. Репрезентация событий 1015 г. на Альте в «Анонимном сказании» в целом следует повести «Об убиении» (или ее протографу), и лишь незначительные подробности обстоятельств гибели Бориса имеют сходство с описанием убийства княгини Людмилы в «Легенде Кристиана», где говорится, что Людмила бежала от Драгомиры в город Тетин, а Драгомира отправила вслед за ней убийц Тунна и Гоммона. Пока они добирались до «места назначения», Людмила велела своему пресвитеру Павлу служить торжественную мессу и исповедовалась, «помышляя уже о том, чтобы принять высочайшие благодеяния, а собственную защиту целиком возлагая на веру». В конце мессы княгиня, приняв причастие, стала петь псалмы. Тем же вечером ее дом был окружен посланцами Драгомиры (Кристиан именует их «тиранами»), которые ворвались в ее покои и к которым Людмила, по совершении молитвы, обратилась с просьбой обезглавить ее мечом, чтобы, подобно мученикам за Христа, она смогла принять «венец мученичества», который, по словам Кристиана, вне сомнения, заслужила, хотя убийцы задушили ее