Доброе утро, незнакомка, пора вставать.

Он отодвигает пальцами веко, смотрит на зрачок. Всё в порядке, не сужен, не расширен. И тут она моргает. Он отдёргивает руку, а она смотрит на него. Никакого удивления: разумный спокойный взгляд.

У неё славянские черты лица. Он спрашивает:

«Are you okay?»

«Оkay», – шепчет она едва слышно.

«English, русский, zhōngwén, polski?» – Он перечисляет все языки, которые знает.

«Русский», – отвечает девушка.

«Кто ты такая?»

«Пить», – говорит она.

К месту приходится поллитровка минералки, купленная незадолго до падения. Он открывает бутылочку и поит девушку, придерживая её голову. Самостоятельно она двигаться пока не способна.

«Кто я?» – спрашивает она.

«Я не знаю. Ты должна знать это».

Её голова перекатывается справа налево. Мыслительные функции ещё не восстановились в полной мере. Она стонет. А потом отчётливо произносит:

«Я – Майя».

«Майя?»

«Майя».

Морозов неожиданно осознаёт, что на ней ничего нет. Он осматривается вокруг – никакой одежды нет. Морозов снимает свою рубашку – запылённую, потную – и накидывает на неё. Жалко, пиджак остался с другой стороны стены. Ну хоть так. В развёрнутом состоянии рубашка едва прикрывает её наготу. Девушка высокая.

Её взгляд снова становится осмысленным.

«Какой сейчас год?»

«Две тысячи десятый».

«Чёрт».

«А какой тебе нужен?»

«Другой».

«Меня зовут Алексей… – Он решает, что отчество здесь ни к чему. Она старше его: её заморозили ещё до его рождения. – …Алексей Морозов. Я врач».

Она замолкает. Он представляет, как должны сейчас путаться её мысли. Поэтому он молчит: пусть девушка успокоится, хоть немного придёт в себя. Через несколько минут молчания она задаёт новый вопрос.

«Мы в Пинфане?»

«Да, в Пинфане».

«Мне нужно… мне нужно…»

«Что?»

«Там, в шкафу – чертежи».

«Чертежи чего?»

«Анабиозиса».

«Это саркофаг, в котором ты была?»

«Да. Я… сколько мне лет на вид?»

«Лет двадцать-двадцать три».

Она улыбается.

«Сколько ты спала?» – спрашивает он.

«Долго».

«В каком году тебя заморозили?»

«Во время войны. В самом конце».

«В сорок пятом?»

«Да».

Он считает в уме. Шестьдесят пять лет сна.

Снова тишина. Он не считает правильным задавать ей вопросы. Она не пытается подняться, да сейчас это вряд ли получится.

«Что произошло наверху?» – спрашивает она.

Алексею Николаевичу очень хочется разговаривать дальше, но его смущает обнажённое женское тело. Красивое тело. Рубашка не может этого скрыть.

«…может, найти какую-либо одежду?» – неловко говорит он.

Майя рефлекторно пытается прикрыться руками, хотя раньше не обращала внимания на свою наготу. У неё не получается, координация движений нарушена. Руки движутся, как у тряпичной куклы. В любом случае, такую грудь одной рукой прикрыть непросто, думает Алексей Николаевич. Он оглядывается вокруг в поисках какой-либо одежды.

«Моя, наверное, сгнила, – говорит Майя. – В шкафчике должны быть лабораторные халаты. Они для работы в тяжёлых условиях, ткань толстая».

Морозов оглядывается.

«В том шкафчике».

У противоположной стены ещё несколько шкафчиков. В одном Морозов находит приличной сохранности халаты из толстой грубой ткани. Один он подаёт Майе, другой надевает сам: рубашка всё равно испачкана и порвана.

Она пытается приподняться, у неё не выходит. Морозов помогает ей вдеть руки в рукава, подкладывает под неё халат, запахивает. Её кожа холодная, как у мертвеца. Тем не менее от прикосновения к её телу Морозова бросает в жар.

«Тебе не холодно?»

«Чуть-чуть. В целом – нормально».

Алексей Николаевич видел людей, выходящих из комы. Обычно им нужно несколько недель, а то и месяцев на полное восстановление моторики. Выходящая из анабиоза явно справляется быстрее. И рассудок её в порядке.

«Как ты попала к японцам?» – спрашивает он.

«Это долгая история. Мне понадобится ваша помощь».

«Из какого ты года?» – спрашивает он.

Она не может быть из сорок пятого.

«Вы не поверите».

«Я поверю во всё, что угодно. Я только что разморозил русскую девушку, положенную в анабиоз японцами шестьдесят пять лет назад».

«Из две тысячи шестьсот восемнадцатого».

Алексей Николаевич молчит. Он заставляет себя поверить. Он не может, но это необходимо.

«Я хочу выбраться отсюда, – говорит Майя. – Но нужно взять чертежи».

Да, нужно взять чертежи. Это Морозов понял и без неё.

Встать Майя пока что не может.

«Там в основном результаты экспериментов, – поясняет она. – Чертежи на центральной полке в первом шкафу».

«Да, я уже видел их».

«И все дневники. Это вторая снизу полка там же.

Стопка у него на руках достигает высоты в полметра. Держать её нелегко.

Она поворачивает голову, чтобы видеть, что он берёт.

«Наверное, всё, – говорит она. – Чертежи прибора из моего времени, чертежи профессора Иосимуры, результаты его опытов».

«Ты работала с Иосимурой?»

«Да. Он страшный человек».

«А кто этот мертвец?»

«Это Накамура, ассистент. Он погрузил меня в сон. Он был хорошим человеком – одним из немногих. Он любил женщину, которую звали Иинг. Она лежит перед ним».

Он смотрит на рассыпавшийся прах.

«Значит, он покончил с собой, – говорит Майя. – У него не было другого выхода».

Повисает пауза.

«Как вы вошли?»

«Через дыру вон там, – показывает он. – Её пробило снарядом».

«Не слишком удобно».

«Здесь нет другого выхода?»

«Нет. Или я о нём не знаю. Есть канал, ведущий от генератора к подземной реке. Но мне кажется, это ещё более сложный способ».

«Я буду готовить дорогу, хорошо?» – спрашивает он.

«Да».

«Мне придётся тебя снова переложить».

«Перекладывай».