Наступал вечер, улицы редели, все спешили разойтись по домам, неторопливо шагали лишь немецкие офицеры; на каком-то углу стоял патруль и проверял у прохожих документы; из окон кафе доносились звуки музыки и какие-то выкрики…

Словом, жизнь в оккупированной Риге шла своим чередом.

Я вел машину не торопясь: в Риге не торопились только победители, и чем медленнее вел я свою машину, тем меньше подозрений мог возбудить.

Со своим спутником я почти не разговаривал: говорить по-английски не хотелось, говорить по-русски было опасно.

– Куда ехать? – коротко спросил я его.

– В сторону Межапарка.

Этот громадный парк, больше напоминающий тщательно ухоженный лес, составлял гордость рижан и был излюбленным местом прогулок, пикников и спортивных состязаний. Но в этот военный вечер в парке, конечно, не было никого, лишь где-то в глубине, в самой чаще, стояли, если верить сведениям посещавших меня девушек, орудия противовоздушной обороны.

Миновали Межапарк.

– А теперь? – спросил я.

– Теперь мы поменяемся местами. – Мой спутник заговорил по-русски. – Дальше машину поведу я.

Он напрасно пытался поймать меня, я решил соблюдать осторожность до конца.

– Я вас не понимаю, – упрямо повторил я по-английски. – Напрасно вы считаете меня русским.

– Ну и выдержка у вас! – одобрительно пробормотал он по-русски и перешел на английский язык. – Дайте мне руль, придется петлять, я доберусь быстрее.

– А если я не дам?

– У вас просто ничего не получится, – ответил он спокойно. – Вы не сможете здесь ориентироваться… – Он улыбнулся и доверительно сказал опять по-русски: – Положитесь на меня.

Я пожал плечами, и мы поменялись местами.

– Теперь держитесь, – сказал мой спутник. – Поиграем немножко в прятки…

Он начал кружить по дорогам, мы ехали то в одну, то в другую сторону, быстро проезжали мимо одних хуторов и медленно мимо других; потом он резким рывком свернул с дороги и остановился за каким-то до­мом.

Было тихо, мой спутник выглянул на дорогу – нигде не было никого.

Поехали дальше.

Так он проделывал несколько раз, сворачивал с дороги, останавливал машину и ждал. Но мы ни разу не заметили, чтобы нас кто-нибудь преследовал.

Потом он опять начал петлять; помчались по одной дороге, свернули на другую, приблизились к какому-то хутору, подъехали к какой-то мызе и неожиданно въехали в раскрытые ворота.

– Вылезайте, – быстро сказал мой спутник.

Я вылез. Он загнал машину в сарай, вышел во двор и закрыл распахнутые двери. Во дворе было пусто.

– Приехали? – спросил я.

– Нет-нет. Будем ждать.

Вскоре во двор въехала грузовая машина. Шофер выглянул из кабины, увидел нас. Рядом с шофером сидела женщина, они оба по-латышски поздоровались с моим спутником.

– Быстро-быстро! – крикнул шофер.

Мы залезли в кузов, он был заставлен бидонами из-под молока. Раздвинув бидоны, мы опустились и незаметно устроились между ними.

Не успели мы сесть, как машина выехала обратно, обогнула хутор, понеслась по дороге.

Мы никуда и нигде уже больше не сворачивали.

– Что это за машина? – спросил я.

– На ней возят молоко в офицерскую столовую в Риге, – с усмешкой ответил мой спутник. – Машина проверенная.

Внезапно, как и все, что происходило этой ночью, шофер затормозил, и машина остановилась у обочины дороги.

Мы спрыгнули в дорожный кювет, прямо в непросохшую грязь.

И машина тотчас помчалась дальше.

Неподалеку от дороги темнела опушка леса.

Было уже совсем поздно и почти темно, ночь вступала в свои права, и, как всегда, когда ждешь опасности, тишина казалась особенной.

Мы добежали до кустов можжевельника, постояли, прислушались, вошли в лес.

Мой спутник свистнул.

Откуда-то из тьмы, совсем как в театре, выступили темные фигуры.

– Порядок, – сказал им мой спутник. – Я привез товарища…

Он не назвал меня.

На этот раз мой спутник заговорил по-латышски.

Люди, которые нас окружили, отвечали ему тоже по-латышски.

– Пусть кто-нибудь останется у дороги, – распорядился мой спутник. – А мы не будем терять времени. – Он взял меня за руку. – Придется завязать вам глаза. Я бы не стал, но мы тут в гостях, а у хозяев свои законы.

Я не спорил. В конце концов, если Блейк ввязался в эту авантюру, я мог сказать, что он хотел довести ее до конца, а если меня намеревались убить, для этого завязывать глаза было не обязательно.

Меня повели по лесу. Сначала мы шли по какой-то тропке, потом по траве… Шли с полчаса, не больше.

С меня сдернули повязку. Мне показалось, что в лесу развиднелось. Деревья тонули в синем сумраке. Мы стояли возле какого-то шалаша.

Мой спутник заглянул в шалаш и что-то спросил.

– Заходите, – сказал он и уже мне в спину не без насмешки добавил: – Теперь-то уж вам придется заговорить по-русски!

Я приоткрыл дверцу и нырнул внутрь.

В шалаше горела всего-навсего небольшая керосиновая лампа, но после лесного мрака ее свет казался необычайно ярким. Само помещение напоминало внутренность обычной землянки: небольшой, грубо сколоченный дощатый стол, скамейки по стенам, на столе лампа, термос, кружка…

Но самым удивительным было увидеть человека, который сидел за дощатым столом и которого я считал погибшим в гитлеровских застенках…

Это был не кто иной, как Мартын Карлович Цеплис!

Да, это был мой квартирный хозяин, у которого так спокойно и хорошо мне жилось до того самого дня, когда судьба столкнула меня с Янковской.

Коренной рижский рабочий, старый коммунист, проверенный в самых сложных и тяжелых обстоятельствах, этот человек был и будет своим до конца. В этом у меня не было никаких сомнений!

Я взволнованно протянул ему руку:

– Мартын Карлович!

Но сам Цеплис не отличался экзальтированностью. Он слегка улыбнулся и спокойно пожал протянутую ему руку, так, как если бы мы расстались с ним только вчера.