Через двадцать минут она была в городе, доехала до улицы Жорж-Аплей и свернула во двор у низкого дома. Припарковав велосипед, толкнула дверь, где на оранжевой плексигласовой табличке красовались загадочные слова:

КОЛ МОЙ HAT

Муай Тай (тайский бокс)

Месье Кол Мой встретил Женевьеву улыбкой и изящным поклоном. Переодевшись в раздевалке, Женевьева пошла в зал разогреваться. Месье Кол Мой подошел к ней:

– Поработаем сегодня в паре.

– После груши?

– Конечно.

– Очень кстати. Я ужасно взвинчена.

– Твои сестры?

– Кто же еще?

– После сеанса, – ответил месье Кол Мой со своей странной, почти невидимой улыбкой, – твои икры и дух будут стальными. Но сначала – расслабься. Включи музыку и отработай рам муай.

– Хорошо. – Женевьева поморщилась. – Но сначала ВОТ ТАК!!..

Она развернулась, вложив всю свою силу в удар. Кулак Женевьевы нанес кожаной груше оглушительный хук. Она почувствовала себя намного лучше.

* * *

– А у моей мамы был любовник, – тихо сказала Беотэги.

– У твоей мамы? – воскликнули хором Беттина и Дениза.

– Ты хочешь сказать…

– У моей мамы, да.

– Настоящий любовник?

Беотэги вздохнула и закатала выше пупка футболку, которую примеряла перед зеркалом.

– Когда спят с кем-то, но не с мужем, это ведь любовник, да?

– А твой отец знает?

Был «тряпичный вечер» у Денизы. Три подруги менялись одежками, примеряя их по очереди. Ковер был до оторопи похож на площадь после танцев 14 июля.

– А ты? Откуда ты знаешь?

– Они говорили об этом как-то вечером. Я случайно услышала. Насколько я поняла, это произошло, когда мне было восемь лет. Но как-то чудно узнать такое.

Беттине и Денизе это тоже было чудно. Трудно представить почтенную мадам Пермулле, маму Беотэги, в таком любовном беспорядке. Беттине она казалась похожей на взрослого юношу – с ее светлыми волосами, такими короткими, что издалека ее можно было принять за лысую, с ее мушкетерскими воротниками и бантами на шее а-ля Скарамуш… Она еще и заставляла всех ходить с ней в церковь по воскресеньям.

– И как это закончилось?

– Ну, сама видишь, они всё еще живут вместе.

– Думаю, они объяснились.

– Или больше не любят друг друга. Или им вообще плевать. Или то и другое, – помолчав, пробормотала Беотэги.

Раздался стук. В дверь просунулась голова мадам Коменчини в огромном тюрбане из махрового полотенца бирюзового цвета, а затем и вся она с подносом в одной руке, на котором лежали аппетитные слойки с горгонзолой. На плечах у нее было небрежно наброшенное норковое манто, в другой руке – дымящаяся сигарилла. Алые губы и белые зубы сияли в улыбке.

– Какой беспорррядок! Все ррравно что в брррюхе у барррана! Вот, как ррраз… Деррржите.

– Спасибо, мама, – сказала Дениза, – но мы уже сыты.

– По горлышко! – добавила Беттина.

– Нам надо идти, – заключила Беотэги. – Это был не полдник, а просто… просто…

– Легкий перррекус, не о чем говорррить! Почему вы не пррривели с собой piccolina[19] Инуит! И gentillissima[20] Сюши. Они бы пррроглотили всю мою еду!

В очень своеобразном произношении мадам Коменчини Инуит была Энид, а Сюши – Сюзи, младшая сестренка Беотэги.

Она поймала норку, съехавшую с плеча, и швырнула ее на диван, где та присоединилась к полудюжине своих близнецов. При всех ее повадках дивы, мама Денизы была портнихой. Она пришивала на дому подкладки к манто от кутюр, в которых потом щеголяли топ-модели и кинозвезды. Эту работу очень ценили… а платили за нее крайне мало. Однажды Дениза подсчитала, что на стоимость сваленных на диване манто мама могла бы кормить семью девятнадцать лет и четыре месяца.

– Вы не попробуете al mio tiramisù?[21]

– Спасибо, но уже поздно.

– Non tanto![22] – возмутилась мадам Коменчини, раскачивая махровым тюрбаном и рассыпая вокруг кометы от сигариллы. – Я положу его в una bolsa[23], берррите с собой. Для Инуит и для Сюши.

Через пять минут Дениза крикнула матери из прихожей:

– Я провожу их до угла!

Беттина завидовала Денизе и Беотэги, которые обе жили в квартирах в городе. Не то чтобы она не любила Виль-Эрве, но слишком уж он был далеко от всего. Сходить в магазин, в кино – все это превращалось в путешествие. Но через четыре года она сдаст на права, и тогда… Она вдруг резко развернулась.

Там, впереди, переходил дорогу парень… Тот самый парень… из «Нанука»… такой некрасивый… Она не хотела его видеть! И говорить с ним – тем более!

Но он-то ее увидел! И по его сияющему лицу, когда он ринулся, точно к королеве Швеции и Тасмании вместе взятых, она поняла, что он как раз и собирается с ней заговорить.

3

Страшила из Страны Льдов

– Ты меня узнаёшь?

Беттина, залившись краской, повернулась с излишней медлительностью. Глаза Денизы и Беотэги перебегали с него на нее, с нее на него и обратно. И снова обратно.

– Страшила из Страны Льдов! – весело добавил он.

– А… – протянула она.

И тоненьким томным голоском, символизирующим, по ее мнению, высшую степень непринужденности, добавила:

– «Гиперпромо»? На прошлой неделе? Кассир?

– «Нанук-Айс». Сегодня утром. Доставщик.

Он был еще уродливее, чем ей помнилось. Этот нос. Кошмар. Эти черные точки. Эти уши. Ходячее безобразие. Пусть даже улыбка все это искупала. Отчасти.

Беттина молчала. Нарочно. Он сам поймет, что он не ко двору. И оставит ее в покое.

Но нет. Он продолжал, не замечая ее враждебности:

– У меня есть билеты на фильм с Донни Джеппом. Пойдешь?

– Билеты? Конечно, – прошипела она. – Если ты не включен в цену моего.

Он рассмеялся. Решительно, ничто не могло испортить ему настроение.

– Увы, да. Это приглашение на двоих. Без меня никак.

Он скорчил гримасу, не лишенную лукавства, и повернулся к ней спиной, засунув руки в карманы, в развевающейся на ветру куртке. Дениза шмыгнула одной ноздрей:

– Какой успех, а?

– Уродом родился, – кивнула Беотэги.

– Хуже не бывает, – согласилась Дениза.

– Обидно за Донни Джеппа.

– Ага. Правда, в кино можно не смотреть на соседа.

– Вообще-то он симпатичный, – заметила Беотэги.

Беттина присела, разблокируя противоугонное устройство своего велосипеда.

– Некрасивых симпатяг можно выносить, – сказала она, – но только в телесериалах.

Из дневника Гортензии

Ну и гадость нам подстроила училка французского: заставила нас читать «Летающую колыбель» на два голоса. Сначала читал Арамис Пардонш в дуэте с Одри, потом я угадайте с кем… с Урсулой Мурлетатье. Дурой из дур. Разумеется, мадам Латур-Детур сделала это не нарочно, но мне было так плохо, как всегда, когда приходится говорить при