— Вот что, Таня, — хмуро бросил Андрей. — Прекрати тащить сор из избы и портить людям настроение. Убийства не было, а если ты не перестанешь валять дурака… Короче, учти. Вы со своей драгоценной Лилькой захотели отравить Серегу бледной поганкой, так что, если кто это и сделал, так она. И в случае чего покрывать я ее не собираюсь. Поняла?

— Вполне, — кивнула я. — Андрей, а ты знаешь о том, что порядочность — это не рукавица, которую сегодня можно сбросить, а завтра надеть? Утратить ее очень легко, а восстановить потом фактически невозможно. Ты, пожалуйста, имей это в виду.

— Да? — хмыкнул он. — А порядочность — это не то качество, которое я ценю в людях. Оно по нынешним временам ни к чему.

— Я рада, что узнала твое мнение по данному вопросу, и буду в дальнейшем его учитывать, — улыбнулась я. — До свидания.

И я пошла вдоль коридора неведомо куда. Мне было тошно. Тошно, и горько, и противно. Я всегда хорошо относилась к Андрею, он казался мне нормальным человеком, человеком, не способным на предательство и подлость. Или по нынешним временам последнее как раз ненормально? Не верю! Он не ценит порядочность. Почему же тогда он рассчитывает, что по отношению к нему лично люди будут ее проявлять? Что, разве я не могу позвонить его Нине и сообщить о связи мужа с Ритой? А связь есть, я знаю это, я фактически видела своими глазами. Однако Глуховских знает, что позвонить я действительно не могу. Есть вещи, через которые не переступишь. Поэтому порядочные люди так беззащитны. Их поведение прозрачно, их табу заранее известны, места, где стоит ставить на них ловушки, определены наперед. А у их противников табу нет.

Итак, Андрей меня обманул. Следует ли удивляться? Если он не погнушался обмануть жену, мать трех своих детей, смешно надеяться, что вдруг сделает исключение для меня. Кто ему должен быть дороже, она или я? Предавший близких предаст и далеких, правда? Господи, какая я дура, какая дура! Зачем я ему доверилась? Нет, не доверилась, а доверила бедную Лильку. Дура я, дура, дура!

— Танечка! — послышался прямо у меня под носом отвратительный голос. — Идет, не смотрит! А я-то как рад тебя встретить! Проходи!

Очнувшись, я поняла, что добрела до кабинета Марченко, и гостеприимный хозяин затянул меня внутрь.

— Чего ты хочешь — чайку или кофейку? А может быть, винца? А я тогда выпью коньячку. В честь встречи, а?

Он нажал какую-то кнопку на столе:

— Ирочка, у меня гостья. Организуй что-нибудь, да побыстрее.

— Спасибо, мне ничего не надо, — возразила я.

Я не понимала, как после последней нашей беседы, где Сергей Сергеевич оскорбил меня чуть ни всеми отвратительными словами, он может, как ни в чем не бывало, снова улыбаться и угождать. Или он стыдится своей вспышки и таким завуалированным способом просит извинения? Впрямую тщеславие не позволяет, вот он и юлит? Все равно мне было неприятно.

— Ой, а что это у нас на щечке? Какая-то краска?

Я машинально поднесла руку к щеке. Наверное, остался след от Викиной косметики.

— Не здесь, Танечка, не здесь. Разреши, я сам сотру?

И, не дожидаясь ответа, он стал нежно гладить меня по лицу.

Это уже превосходило меру моего терпения.

— Простите, мне надо идти, — резко вскочив, выдохнула я и убежала, забыв закрыть за собой дверь.

На глаза мне попался женский туалет, и я заперлась там, решив поплакать. Настроение было самое подходящее. Но заплакать почему-то не получилось. Слезы стояли комом в груди, а выходить не желали. Они ужасно мне мешали, прямо давили, однако избавиться от них мне так и не удалось. Я вернулась к себе и села за компьютер. Думать я была не в силах, поэтому лишь механически упорядочивала данные. Мне было плохо, плохо, плохо! Причем не морально — физически. Все кругом казалось липким и каким-то вонючим, хотя вроде совсем не пахло. Воздух был влажный и горячий.

Рабочее время закончилось, и я вдруг поняла, что заявиться домой в подобном состоянии — преступленье. Маме и так не очень хорошо, а тут еще я добавлю. Нет, это не годится. Я обязана хоть немного повысить себе настроение. Хотя бы настолько, чтобы моя подавленность не бросалась близким в глаза.

Хорошо себя зная, я направилась в буфет и купила сахарную трубочку. Прочла на ней надпись «семьдесят грамм». Достаточно ли семидесяти грамм мороженого, чтобы исцелить душевные раны столь тонко чувствующего существа, как я? Разумеется, нет. И ста сорока тоже недостаточно. Разве что двухсот восьмидесяти.

В итоге, помимо сахарной трубочки, я приобрела эскимо с орехами, эскимо с карамелью и двухслойный батончик. Занеся свою добычу в опустевший сектор, я вскипятила чашку воды, кинула туда ложку растворимого кофе, вскрыла все четыре мороженых и отломила ложкой от каждого по кусочку. Потому что вкуснее не по очереди, а сразу.

— Простите, Таня, — раздался чуть удивленный голос, — а Зубков уже ушел?

— Да, Юрий Владимирович, — ответила я, — все ушли. Угощайтесь, пожалуйста.

— Да нет, — с почтением глядя на четыре порции, возразил он, — я не хочу лишать вас пропитания.

— А я не могу питаться, когда рядом голодные. Вот, я вам от каждого отрезала по половинке. Они вкусные, особенно если есть разом.

— Не сомневаюсь.

Я отлила половину кофе, и мы дружно все уничтожили.

— А теперь, — заметил Юрий Владимирович, — я должен купить еще четыре порции, и мы их тоже съедим.

— Вы всерьез полагаете, что двух мне недостаточно? Может, я как раз рассчитывала на нежданного гостя?

— Очень может быть. В давние времена вас бы несомненно сожгли, как ведьму.

— Это еще за что? — изумилась я.

— Сейчас данное качество, наверное, называется интуицией. Ваша интуиция часто меня поражает. Так что вполне поверю, что мой случайный приход для вас неожиданностью не был.

Я улыбнулась:

— Издеваетесь?

— Ни в коей мере.

— А вот издеваетесь, — вздохнула я. — А я еще вас, такого вредного, мороженым угощала!

— Ну, что ж, приведу пример. Помните, что вы сказали мне о Рите?

— А что я сказала? — слегка напугалась я.

— Ну, когда у Даниила Абрамовича были неприятности с сыном?

Про неприятности я помнила. Сын его ввязался в какую-то авантюру, и ему срочно понадобились деньги. Частично их одолжила Рита, да еще Германн тогда выписал Дольскому огромную премию, так что проблема разрешилась. А вообще, ситуация, судя по всему, была ужасная. Даниил Абрамович ходил, как в воду опущенный.

Я неуверенно пожала плечами.

— Забыли, да? Вы сказали мне, что Рита охотно одолжит ему денег и даже откажется в его пользу от премии. Я не думал, что это так, поскольку ничего подобного она не предлагала. А вы объяснили, что…

— А, — кивнула я, — я, кажется, просто сказала, что надо навести ее на эту мысль. Любому человеку будет приятно, если намекнуть ему, что он такой хороший и благородный и что он наверняка поможет коллеге в беде. А для Риты наши суммы — ничто. Мы-то потом еще обсуждали, откуда ваш сектор взял средства на такую большую премию. Значит, частично она была Ритина? А ваша?