Не зря, ох, не зря металлургический комбинат большевики в Новокузнецке построили! Не было бы у меня тут этого, едрешкин корень, сдерживающего фактора – я имею в виду АГО, – и нужно было бы там все производство затевать. Рельсы можно было бы и летом по реке баржами сплавить… Не судьба. Это здесь, на севере губернии, у меня руки были свободны от оков совершенно идиотских инструкций и указов. А там… пришлось бы с Фрезе каким-то образом договариваться.

Ладно. Что сделано – то сделано. Зато чугунку можно теперь прямо от Троицкого строить. И на восток, к Мариинску – оттуда на завод для каких-то целей известняк и известь везут, и на запад, к Судженке – за углем. А потом уже и дальше – к Томску. Просеку своими глазами видел. Можно сказать, своими ногами прошел. Не так уж и много вдоль будущей трассы спусков и подъемов. А значит, и земляных работ. Все-таки царские инженеры из того, прошлого моего мира не зря свой хлеб ели, а мы с Волтатисом – просто жалкие плагиаторы. Только об этом, кроме нас с Германом, и знать никто не знает, и ведать не ведает.

Мысль за мыслью, тема за темой – и мы с Пятовым вдруг оказались на самой середине широкой улицы, застроенной рядами аккуратных типовых домов, которые в мое время принято было называть «на двух хозяев». Одинаковые заборы, расчищенные дощатые тротуары, серо-стальная осиновая дранка вместо обыкновенной для этих мест соломы. Каждый дом совсем немного, в силу таланта, желания или мировоззрения хозяина, отличался от других. Но все вместе они создавали атмосферу уюта и порядка. Довольно было одного взгляда вдоль этой части сильно разросшегося села, чтобы признать – да! – так оно и должно быть. Так и должны здесь жить люди.

– Это… удивительно, – наконец выговорил я. – Здесь вы и живете, Василий Степанович?

– Э… нет, что вы, ваше превосходительство. Это мастеровые. Наши и датчане вперемешку, – порозовел инженер. – Наши жилища господин Колосов разместил там, за площадью. Ближе к заводоуправлению.

Ну, в конце концов, и во времена сталинской индустриализации для управленческого аппарата строили несколько иные квартиры, чем для простых работяг. Вся родительская «хрущевская» двушка легко уместилась бы на подъездной площадке «генеральского» дома. Я уж о мраморных ступенях и консьержке в парадной скромного жилища первого секретаря райкома не говорю. С чего бы здесь, в эпоху расцвета сословного общества, было иначе? Пятов, Чайковский и прочие заводские начальники размещались в двухэтажных кирпичных… даже не домах, а, скажем так, коттеджах. Чуть меньше чем классическая для Томска усадьба, но и далеко не средний мещанский пятистенок. Еще одна, такая же широкая улица по другую сторону занятой лавками и фундаментом заложенной церкви и пожарной станции площади.

– Отлично, – согласился я, измерив шагами всю эту «заводскую» улицу до самой заводской конторы. – Вы говорите, не обремененные семьями рабочие пока размещены в бараках?

– Э… Да, Герман Густавович, – не слишком уверенно ответил Пятов. – Но это лучше у Евгения Яковлевича спросить. Я, как уже имел честь докладывать, не особенно…

– Я помню, – кивнул я. – Вы говорили. А, собственно, самого господина коменданта…

– Так в конторе с утра, ваше превосходительство. Вместе с прочими нашими служащими с самого утра дожидаются. Только господин Кузнецов своими делами отговорился, – наябедничал инженер.

– Кузнецов? Никак Дмитрий Львович? И он здесь?

– Точно так, ваше превосходительство. Как литографические станки прибыли, так и он с ними. Евгений Яковлевич им тут же и правое крыло казачьей станции выделил. И господин жандармский поручик там же изволили поселиться.

Сердце тревожно сжалось и тут же отпустило. Явись сотрудник политической полиции по наши с Кузнецовым и Колосовым души – местный комендант вряд ли чувствовал бы здесь себя так вольготно.

– А поручик-то к чему?

– Ну как же, как же, ваше превосходительство. Положено же так. Литография дело такое… А ну как они, не дай Господь, прокламации какие-нибудь печатать станут?

– Ах, ну да. Пошлите за ним. За Кузнецовым. Поручики меня не интересуют.

– Конечно, Герман Густавович. Из конторы и пошлю. Это совсем рядом. Станция-то, поди, сразу за Лерховским столбом от конторы будет…

– Как вы сказали, Василий Степанович? Каким столбом?

– А… О! Так это Илья Петрович распорядился, – удивился в ответ Пятов. – На площади, прямо перед управлением, чтобы колонна стояла из чугуна, в вашу, Герман Густавович, так сказать, честь. Как основателю заводов. Их превосходительство посчитал, что раз в Барнауле Демидову стоит, так и у нас должен быть.

– Зря, – поморщился я. – Не я же один… Да и как-то это…

Чертовски приятно, конечно. Но стоит лишь на минуту задуматься… А станут ли досужие кумушки разбираться в том, кто именно отдал это самое распоряжение? Или сразу решат – Лерхе, дескать, гордыню тешит.

– Написали-то на столбе чего?

– Так сейчас и сами… ваше превосходительство.

На счастье… Или… Черт его знает, в общем. К добру ли, к худу – столб оказался всего-то с метр высотой. На маковке – золоченый двуглавый имперский орел, а по самой чугунной чушке надпись: «Во славу Российской Империи железо сие здесь делать. Герман Густавович Лерхе. 1865 г.». Ладно хоть так. Кто-то умный догадался Империю ввернуть. Иначе – совсем было бы… не комильфо.

– Саму площадь уже назвали как-нибудь?

– Нет… Землемеры только весной из губернии прибыть обещали… А народ… Вы простите, ваше превосходительство. Это само собой как-то вышло. Кто-то из чумазых первым сказал – тут и все подхватили…

– И все же?

– Германской называют, – тяжело вздохнул Пятов.

– Да? – засмеялся я, расслабляясь. Если бы кому-то в голову пришло обозвать административный центр поселения Лерховской – все было бы намного хуже. Оставалось только себе еще памятник прижизненный поставить, и все. Конец всему. Этого даже самые покладистые мои покровители не простили бы.

– Перед церковью нужно другой столб поставить. Александровский. Выше и… больше. Такой, чтобы это… недоразумение… и вовсе малюсеньким казалось. И ту площадь Александровской назвать. Хорошо бы и памятник государю императору, но на то его дозволение требуется. А столб… гм… От чистого сердца, от верноподданных. Понятно?

– Точно так, ваше превосходительство. – Инженер только что честь по-военному не отдал. Надеюсь, он действительно осознал – насколько это важно. И как меня расстроил этот символ признания заслуг моего Герочки.

Даже присутствие в Троицком жандармского поручика не так сильно могло по мне ударить. Понятно, что он немедленно отправит донесение в Томск или Омск о моем пребывании на заводе. Но в этом случае за меня само время. Телеграф сюда придет только вместе с железной дорогой. А пока бумага с угольными караванами доберется до того, кого это может действительно интересовать, я уже буду на пути в Колывань.

В конторе, кроме собственно заводчан, бывшего учителя и редактора неофициального приложения к «Томским ведомостям» и коменданта Колосова меня ждал пухлый, перевязанный нитками и заляпанный сургучом в пяти местах пакет. От Карбышева, пояснил Кузнецов, окончательно лишая большей части моего внимания для своей новой игрушки – литографии. Супруга Варежки закончила подбирать фотографии для давно нами задуманного альбома, должного продемонстрировать потенциальным переселенцам, как вольготно и богато живется в Томской губернии.