Отворачиваюсь от окна, кровать скрипит подо мной. Я спокоен, просто не спится, поздно отужинал, потом эти просящие за «чудо русской поэзии», но, черт, я неспокоен, мой визави – никудышный стрелок, и завтра я гарантированно становлюсь убийцей, без осуждения властей, но проклинаемый обществом.

Что же это за город, где блеск дворцов и сияние великосветских дам меркнут от тоски, которую и не объяснишь, отчего и почему тоскуешь, лишь бы быть не здесь? Только Она меня держит в этом городе, не сестра ее, хоть и обручен, только Она. Поворачиваюсь к темному окну, и ветер вперемешку со снегом вылепливает на стекле прелестные черты ее. Закрываюсь подушкой, терпеть насмешки этого города – мука.

Подставить бы завтра грудь под пулю «словоблуда» – и, возможно, ее драгоценная слеза станет мне орденом, врученным посмертно, а то и остаться живым, только ранение, и приходила бы к постели моей, и сидела бы подле, держа меня за руку, а он, пристыженный, не смел бы мешать.

Чу, вьюга хохочет надо мной за окном, или так кажется? Нет, точно хохочет. Ну и пусть, решено, утром пишу письмо с извинениями и нарочным к нему. Утром же. Убить человека – это одно, убить Слово – вот что поистине страшно. Или это одно?

Сбрасываю подушку, мокрую от слез. Где Бог сейчас? Отчего не рядом, а если рядом, отчего не слышу Его, но только хохот снаружи? Закрываю глаза и… тишина. Резкая, глубокая тишина. Ветра нет, кровати нет, города нет, ничего нет.

– Господи, ты здесь? – в надежде шевелю губами и страшусь разомкнуть глаза.

– Всегда, – слышу совершенно отчетливо.

– Что мне делать, Господи?

– Любимый вопрос всех человеков. Я не знаю.

– Ты не знаешь? Я удивлен.

– Я знаю, что делать мне, но не знаю, что делать тебе. Чего же здесь удивительного?

– Если я откажусь от дуэли, это изменит мир?

– Нет, сроки определены для каждого, любой отказ или решение изменит только тебя.

Открываю глаза. Метель успокоилась, за окном тихо. Потянулся за брошенной на пол подушкой, кровать скрипнула, значит, звуки вернулись в этот мир, как и Бог, который здесь Всегда. Я зажег свечу, взял бумагу, макнул перо и вывел: «О примирении не может быть и речи».

Он и Она

Я три испанских галеона

И полтораста душ пустил ко дну,

Чтоб ты, надменная, с балкона

Мне бросила улыбку, хоть одну.

1

Он потянулся за Яблоком, неодолимое желание сорвать этот плод, совсем неприметный среди других даров Сада, ярких и благоухающих, было необъяснимо. Она перехватила его ладонь и сказала:

– Зачем тебе? Плод сей неведом нам, Отец на него не указывал. Чем плохи те, что насыщают нас мякотью своей и соками?

Он отдернул руку и ответил:

– Хотел попробовать нового.

Она обвила его шею, словно лиана, и журчащим, как горный ручей, голосом пропела:

– Пойдем лучше отведаем наше любимое, – и потянула его в сторону древа, усыпанного крупными желтыми плодами. Он согласно закивал, в который раз поддавшись ее магии, но оглянулся, пусть и единожды, на красно-зеленое Яблоко, вид которого не обещал райского наслаждения, но манил неизведанностью.

Откушав «наше любимое», они улеглись на траву голова к голове и уставились в небесную голубизну. Райский ветер не докучал шумом листвы, птицы умолкли, боясь нарушить покой людей, Сад погрузился в абсолютную тишину. Он слышал только ровное дыхание спящей рядом, самому же не спалось.

«Целыми днями болтаемся по Саду без дела, – бурлила в нем заложенная Отцом активность. – Все узнали, все увидели, все перепробовали, все надоело… не все, конечно, не все. Осталось нетронутым Яблоко, мы не пробовали Яблоко. Почему Отец запретил его?»

В траве зашуршало, Он повернул голову в сторону шороха и увидел Змия – это было уже что-то новенькое.

– Кто ты? – спросил Он.

– Змий, твой друг, – ответил Змий.

– Друг? А что это?

– Это тот, кто рядом с тобой и желает тебе добра, – прошипел Змий.

– Она мой друг, – сказал Он, показывая на нее.

– Нет, она не друг, – засмеялся Змий.

– А кто Она? – удивился Он.

– Яблоко подскажет, – снова затрясся Змий. – Яблоко полезно для зрения, точнее, для прозрения. Отведай его – и у тебя откроются глаза.

– Но Отец запретил это делать, – возразил Он.

– Отец любит свое дитя и оберегает его, Отец хочет, чтобы его дитя было слепо всегда, слепого нужно водить за руку, слепым можно управлять. – Змий зажмурился от удовольствия и повторил: – Можно управлять.

– Отец не хочет моего прозрения? – удивился Он.

– Без твоего желания, – прошипел свой ответ Змий и вывернулся из кольца в знак вопроса.

Он поднялся, посмотрел на Нее и решительно направился к древу с Яблоком. Змий, одобрительно шипя, последовал за ним.

Она не спала, просто делала вид, что заснула, и все слышала. «Наконец-то, – подумала она, – хоть на что-то решился. Здесь, в Саду, сытно и очень мило, но следовало бы произвести перестановку и перепланировку. Фонтаны украсить цветами, пруды расширить и углубить, фруктовые деревья отсадить от декоративных, да мало ли чего еще, дел полно, а Он только ест и спит. Хорошо, удалось договориться со Змием, вовремя он появился, вот только жаль, что цену он не объявил, сказал – потом».

Она приоткрыла глаз – Он уже сорвал Яблоко и разглядывал его, но не кусал.

«Ну, давай, недотепа», – мысленно поторопила Она его. И вот Он наконец вонзил зубы в зеленую мякоть. Из травы Змий приветливо помахал ей хвостом.

2

Я создал из Себя Его, и дал ему твердь под ногами, чтобы мог Он оставить след, и наделил сознанием, взяв от Себя, и поселил в него Любовь, запрятав в сердце, чтоб не растратил сразу по неразумению, и Я сказал ему – иди, познай себя, и Я с тобой Себя познаю Сам. Но он не двинулся с места, ему нечего познавать, ведь он – частица Меня. Для познания нужно отражение, и Я создал Себе Змия, а для Него – Ее, и движение началось, Вселенная завращалась, запустились процессы распада и синтеза ядер, а Он отправился кусать Яблоко Познания.

3

«Всяк пришедший сюда с Контрактом Евы помнить должен, что искушаем будет Властью, но не той, что сапогом железным гнет спины и хребты ломает, а той, что рукой мягкой берет за подбородки и вертит куда захочет, лишая воли. Адамов же Контракт полагает прямоту во всем, да Пути земные не прямы, и, знать надобно, надавливая с упорством чрезмерным, усиливаешь ответную упругость».

Я закончил писать, поставил точку и передал Старшему Ангельскому