Самое главное — арбалет и пика были настолько дешевы, что ими мог вооружиться любой простолюдин. На поле боя появилось оружие, способное противостоять лошади и броне аристократии.

Однако французы, собиравшиеся наказать непокорных фламандцев, еще не подозревали об этом.

Робер Артуа (внук Людовика VIII и сын того брата Людовика IX, из-за которого французы потерпели поражение в Египте) командовал французской армией[56]. Под его началом было 50 тысяч человек, включая большой отряд тяжеловооруженных рыцарей.

Против них выступили 20 тысяч фламандцев.

Две армии встретились 11 июля 1302 года при Куртре, в двадцати пяти милях к югу от Брюгге. Фламандцы выбрали хорошую позицию. Они стояли на склоне холма, который был перекопан оросительными каналами, один из которых находился непосредственно перед фронтом их позиции и был укреплен земляным валом. Пространство перед ним было заболоченным.

За ним, ряд за рядом, с пиками, выставленными вперед, как иглы дикобраза, ждали фламандцы.

Робер Артуа послал свою пехоту и приказал дать залп из арбалетов. Но пехота завязла в болотной грязи, и обстрел произвел недостаточный эффект, тогда рыцари приготовились закончить сражение атакой.

Рыцарские романы, подчеркивавшие красоту рыцарства, и рассказы, посвященные Крестовым походам, где даже поражение христианского воинства в далеких странах преподносилось с романтической точки зрения, создали иллюзию непобедимости рыцарства. Поэтому французские рыцари не знали никаких других способов ведения боя, кроме как атаковать противника.

Против них было только скопище быдла, и считалось ниже рыцарского достоинства применить какую-нибудь причудливую тактику. Все, что нужно было сделать, — это пришпорить коней и на полном скаку врезаться в толпу.

Это они и попытались сделать, атакуя несколькими волнами. Конница проехалась по своим арбалетчикам, переправляясь через канал, завязла в трясине и стала подниматься по склону, в то время как фламандские горожане спокойно ждали их приближения с пиками наготове.

Атакующие порядки французов расстроились в мгновение ока. Некоторые рыцари вылетели из седла, оказались растоптанными копытами лошадей. Некоторые упали в канал или в болото, и тяжелая броня не позволяла им подняться[57].

А затем их атаковали фламандцы.

Способ, которым рыцари сражались между собой, состоял в нескольких конных сшибках. Поверженного противника пленяли, сопровождая этот акт церемонными любезностями, и в дальнейшем удерживали в ожидании щедрого выкупа. Этим фактом восхищаются лишь близорукие люди, которые забывают, что такое вежливое отношение существовало только для рыцарей. Пехотинцы, не имевшие ни лошадей, чтобы сбежать при поражении в бою, ни хороших доспехов, обычно безжалостно вырезались без шанса на пленение. Они же не имели возможности заплатить выкуп.

Следовательно, когда горожане-ополченцы без малейшего милосердия убивали рыцарей, они действительно нисколько не следовали правилам галантной войны. Эти правила были обязательны только для рыцарей. Длинные пики «работали» методично и безжалостно, завязшие в трясине рыцари были убиты. Робер Артуа и вместе с ним семьсот других благородных рыцарей встретили свою смерть под Куртре.

Число погибших рыцарей известно, потому что семьсот пар золотых шпор были собраны фламандцами в качестве трофея, поэтому битва при Куртре более известна как Битва золотых шпор.

Филип IV не считал поражение финалом и ввел новые армии во Фландрию. Он одержал несколько побед, достаточных для восстановления престижа, но фламандские города сохранили существенную независимость, и Филипп понимал, что кампания не принесла нужных результатов.

Сражение при Куртре стало ценным уроком. Война всегда нечто большее, чем ряд поединков между рыцарями, как если бы они были на турнире или жили в своего рода сказке о короле Артуре, рожденной в сознании трубадура. Пехотинцы, хорошо дисциплинированные и хорошо вооруженные, могли остановить неорганизованную толпу всадников и нанести им серьезное поражение.

Урок нужно было усвоить, но французское рыцарство не захотело его учить. Отказываясь покидать мир трубадуров и их героической мифологии, они обвиняли в своем поражении при Куртре неудачный выбор диспозиции. Несколько лет спустя швейцарские ополченцы так же победили немецких рыцарей, и там ответственность за результат возложили на горы, а не на храбрость стойких и решительных воинов низкого происхождения.

Французская аристократия в течение более чем столетия несла военные поражения, подобные Куртре или даже хуже, чтобы наконец понять, что рыцарство годилось лишь для сборников рассказов.

Хотя военные поражения в Сицилии и во Фландрии были сокрушительными, в конце концов, они были только булавочными уколами. Под устойчивой и несколько безжалостной рукой Филиппа IV продолжался процесс централизации, и Франция становилась более сильной, чем когда-либо прежде. Три века правления Капетингов объединили страну. К XIV столетию было только четыре региона, где власть короля оставалась символичной, и все они — на окраинах королевства.

На юго-западе была Гиень, которой управлял английский король, и Фландрия на северо-востоке, которая вступала в союзы с Англией столь часто, как того желала. На востоке была Бургундия, при герцоге — дальнем родственнике короля, который действовал лишь с одобрения королевского правительства. А на северо-западе лежала Бретань, которая была совершенно особым случаем.

В VI и VII столетиях сюда переселялись беженцы из Британии, спасавшиеся от вторжения саксов. Земли были заселены кельтами-бриттами, здесь сформировалась своеобразная кельтская культура и свой бретонский язык. Ее население не принимало французский язык, но это не означало антикапетингской политики. Скорее это символизировало желание герцогства оставаться нейтральным и самобытным. Когда Бретань должна была выбирать одну из сторон какого-нибудь конфликта, она делала это настолько аккуратно, насколько было возможно.

Но территориальной централизации было недостаточно. Франция нуждалась в централизации экономической, если правительство действительно желало быть сильным. Феодальная система была фактически мертва с военной и политической точки зрения, но все еще существовала в сфере экономики. Филипп IV чувствовал себя связанным средневековой финансовой системой, которая была чрезвычайно неэффективной и основанной на запутанных юридических взаимоотношениях сеньоров и вассалов. Королевские доходы никогда не превышали постоянно увеличивавшихся затрат, и Филипп IV управлял гораздо более крупным, а значит, и более дорогим королевством, чем его предшественники, а посему он должен был добывать деньги всеми возможными способами.