Закрыв за собой люк, я засунула свою ночную рубашку под бак, залезла наверх и перекинула ногу через конек крыши. Не могу сказать, чтобы я не боялась, но голоса, доносившиеся с улицы, звучали где-то очень далеко внизу. Но поддаваться страху у меня не было времени, ведь в любой момент кто-нибудь из прислуги или даже Мама или Анти могли подняться наверх и обнаружить меня. Я взяла в руки туфли и осторожно пошла вдоль конька крыши. Путь оказался гораздо труднее, чем я себе представляла. Каждый шаг эхом отдавался на соседних крышах.

Переход на другую сторону окейи занял у меня несколько минут. Внизу, на улице, стояла абсолютная темнота. Я перебралась на более низкую крышу соседнего здания, но все равно слишком высокую и крутую, чтобы бесстрашно спуститься вниз. Не надеясь, что следующая крыша лучше, я запаниковала, но все равно продолжала двигаться вдоль конька до тех пор, пока не дошла до конца блока, выходящего одной стороной в открытый двор. Если бы мне удалось добраться до водосточной трубы, можно было бы спуститься по ней до низкой крыши сооружения, скорее всего бани, а оттуда спрыгнуть вниз.

Мне совершенно не хотелось после прыжка оказаться во дворе какого-нибудь другого дома, без сомнения, тоже окейи. Ведь в нашем квартале располагались только окейи. Кто-нибудь, кому нужна гейша, поймает меня и не отпустит. К тому же ворота могут быть, так же как наши, закрыты. Я бы не выбрала этот маршрут, если бы видела что-нибудь более безопасное.

Я сидела на коньке крыши и прислушивалась ко всем звукам, доносившимся из внутреннего двора, но слышала только смех и разговоры на улице. И все же я считала: лучше уж прыгнуть во двор, чем дождаться, пока кто-нибудь в окейе обнаружит мое отсутствие. Если бы тогда я могла предположить, что поставлено на карту и сколько вреда я причиню себе этим прыжком, то, возможно, вернулась бы обратно. Но я была всего лишь ребенком, отправившимся на поиски приключений.

Я перекинула ногу через конек и с ужасом поняла — крыша гораздо круче, чем мне представлялось. Сделав попытку вернуться, я повисла на коньке крыши, держа туалетные туфли в руках и понимая, что уже никогда не смогу подтянуться и у меня единственный путь — катиться вниз. Но, мне кажется, в тот момент, когда я это поняла, я уже и так непроизвольно скатывалась. Сначала я съезжала довольно медленно, и это вселило в меня надежду, что удастся ненадолго остановиться на краю крыши. По пути я потеряла одну туфлю, и она скатывалась рядом, пока не послышался шлепок при ее падении на землю. Последовавшие за тем звуки были для меня гораздо страшнее — звуки шагов, приближающихся ко внутреннему дворику.

Много раз я видела, как мухи держатся на вертикальной стене так, будто сидят на горизонтальной поверхности. Я не знала, то ли у них липкие лапы, то ли они очень легкие, но, услышав приближающиеся ко внутреннему дворику шаги, я пыталась удержаться на стене, как муха. Цепляясь коленями и локтями, я все же стремительно падала вниз.

Какое-то время после падения вокруг меня стояла пугающая тишина, и я ничего не слышала. Приземление можно было считать удачным, по крайней мере головой я ударилась не сильно. Не знаю, где стояла женщина и вообще, была ли она во дворе при моем падении с неба. Но она точно видела, как я падала с крыши, потому что, лежа на земле, услышала ее слова:

— О боже! Дождем оказалась маленькая девочка!

Как мне хотелось вскочить и убежать, но тело меня не слушалось, а местами мучительно болело. Вскоре надо мной склонились две женщины. Одна из них непрерывно что-то повторяла, но я ничего не могла разобрать. Они переговорили между собой, подняли меня с земли и посадили на деревянную скамейку. Часть их разговора я помню.

— Я говорю вам, она спустилась с крыши, госпожа.

— Но почему она взяла с собой туалетные туфли? Ты поднялась наверх, чтобы сходить в туалет, девочка? Ты меня слышишь? Тебе повезло, что ты не разбилась.

Она не может вас слышать, госпожа. Посмотрите на ее глаза.

— Да все она слышит. Скажи что-нибудь, малышка!

Но я ничего не смогла сказать. Я думала только о Сацу, которая будет ждать меня напротив Театра Минамиза, а я никогда там не появлюсь.

Служанку послали пройти по улице и постучать во все двери, пока не удастся выяснить, откуда я появилась. Я в это время лежала в шоковом состоянии, свернувшись калачиком, и плакала без слез, держась за свою руку, которую очень сильно ударила. Вдруг кто-то поднял меня на ноги и влепил пощечину.

— Глупая, глупая девчонка! — произнес чей-то голос.

Передо мной стояла разгневанная Анти. Она вытолкала меня из чужой окейи и повела по улице. У входа в нашу окейю она еще раз сильно ударила меня по лицу.

— Знаешь ли ты, что натворила? — сказала она мне, но я была не в силах ответить.

— О чем ты думала? Догадываешься ли, как ты себе навредила? Глупая, глупая девчонка!

Такой сердитой Анти я еще никогда не видела. Она довела меня до внутреннего двора и положила животом на скамейку. Я принялась заранее плакать, зная, что за этим последует. Но прежде чем наказать меня, Анти вылила мне на платье ведро воды. Избив меня так, что я едва могла дышать, она перевернула меня на спину.

— Ты теперь никогда не станешь гейшей, — кричала она. — Я предостерегала тебя от подобных ошибок! А теперь ни я, ни кто-либо еще не сможет тебе помочь.

Она продолжала говорить, но я больше уже ничего не слышала из-за ужасных криков Тыквы, избиваемой Грэнни за то, что она не заметила моего ухода.

На следующее утро пришел врач и отвел меня в ближайшую клинику, так как при падении с крыши я сломала руку. Только к вечеру я вернулась в окейю с гипсовой повязкой на руке. Рука по-прежнему ужасно болела, но Мама сразу же вызвала меня к себе. Она долго сидела молча, глядя на меня и одной рукой поглаживая Таку, а другой держа трубку.

— Тебе известно, сколько я за тебя заплатила?

— Нет, госпожа, — ответила я. — Но вы хотите сказать, что заплатили за меня больше, чем я стою.

Я бы не назвала этот ответ очень вежливым. За него Мама могла и ударить. Но я больше не волновалась, так как ничто уже не исправит ситуацию. Мама сжала зубы и улыбнулась в своей странной манере.

— Да, в этом ты права! — сказала она. — Ты стоишь не больше чем пол-иены. Ты казалась мне умной. Но, видимо, недостаточно, чтобы понять, что для тебя благо.

Она отошла и какое-то время молча курила трубку, а потом произнесла:

— Я заплатила за тебя семьдесят пять йен. Потом ты испортила чужое кимоно, украла брошь, а теперь еще сломала руку, и я вынуждена оплачивать врача. К тому же тебя учат, кормят, а этим утром от хозяйки Тацуйо в Миягава-чо я узнала о побеге твоей старшей сестры. Хозяйка задолжала мне деньги, а теперь не намерена их отдавать. Так что я вынуждена и эти деньги добавить к твоему долгу. Но разве это что-то меняет? Ты уже должна столько, сколько вряд ли когда-нибудь сможешь заплатить.

Итак, Сацу убежала. Целый день меня мучил этот вопрос, а сейчас я получила на него ответ. Но даже порадоваться за нее у меня не было сил.