Однако, если выдержали прекрасно первое испытание на дьявольское пекло наши матросы, нельзя было того же сказать об офицерах. В Дакаре мы похоронили первую жертву нашего изнурительного похода: на броненосце «Ослябя» скончался от теплового удара общий любимец флота и популярнейшая личность – лейтенант Нелидов или, как его звал весь Балтийский и Тихоокеанский флот – дядя Ваня. Это была оригинальнейшая личность, которую мне когда либо приходилось встречать, и он вполне заслуживает того, чтобы познакомить с ним, хотя бы вкратце, моего читателя.

Очень высокий, худой, с породистым лицом, с длинными усами, он походил немного на Дон-Кихота, каким его обычно рисуют художники. Я не знаю ни одного морского офицера, который был бы так проникнут любимым девизом незабвенного адмирала Макарова – «В море – дома», как дядя Ваня. Закоренелый холостяк, он берега не признавал категорически, не только беспрерывно плавая и уклоняясь от береговой флотской службы, но и в буквальном смысле, почти не съезжая с корабля на берег и во время стоянки в порту, будь то в России или за границей – безразлично. Прекрасно и всесторонне образованный, редкий лингвист, владея чуть ли не всеми европейскими языками, он вместе с тем был полон странностей и причуд. Так, например, он питал какое-то непреодолимое отвращение к так называемым завоеваниям цивилизации – телефонам, телеграфам и, если не ошибаюсь, не хотел признавать необходимости даже почты. Писем он, кажется, никогда и никому не писал, и терпеть не мог также и получать их. Мне рассказывал его большой друг и соплаватель, как однажды, получив какое-то письмо – его корабль стоял в Тулоне – он, не распечатывая, швырнул его в угол каюты, где оно благополучно пролежало все время стоянки корабля в этом порту. Много времени спустя, когда судно его покинуло уже Тулон, кто-то из его друзей, зайдя к нему в каюту и обнаружив завалящее письмо, уговорил его хозяина разрешить ему вскрыть конверт. Получив просимое разрешение и вскрыв конверт, приятель дяди Вани извлек оттуда чек на 1000 франков, который посылал ему его отец, бывший в то время русским послом в Риме. Чек уже был просрочен, да и разменян мог быть только в Тулоне.

Из прочих странностей дяди Вани заслуживает быть упомянутой еще одна: он обожал парикмахерское искусство и был незаурядным парикмахером. Адмирал Фелькерзам, державший флаг свой на броненосце «Ослябя», на котором плавал дядя Ваня, познакомившись с его искусством, уже не признавал других парикмахеров – его стриг всегда лейтенант Нелидов.

Мое знакомство с этим чудаком состоялось всего лишь года за полтора до его смерти, и притом в не совсем обычном порядке. На летнюю кампанию 1903 года в отряд судов Морского корпуса был назначен только что пришедший из Тихого океана крейсер «Адмирал Корнилов», на котором в то время плавал дядя Ваня. На этом корабле я совершал свое последнее гардемаринское плавание. На одной из первых моих вахт вахтенным гардемарином моим вахтенным начальником оказался дядя Ваня. Тихая и спокойная вахта на одном из финляндских рейдов. Случайно я и лейтенант Нелидов очутились одновременно на баке, куда оба мы пришли покурить у командного фитиля. Закурив папиросу, я почтительно отошел в сторону, а дядя Ваня принялся быстрыми шагами ходить взад и вперед по баку, кидая изредка на меня быстрые взгляды. Я с любопытством следил за ним, припоминая один за другим слышанные уже о нем анекдоты и легенды. Вдруг он круто повернулся и огромными шагами зашагал прямо на меня. Я сразу же насторожился, приготовившись выслушать выговор за то, что осмелился закурить на вахте, не испросив на то его разрешения. Но опасения мои оказались напрасными. Подойдя ко мне вплотную, он вдруг протянул мне руку для пожатия и проговорил, сильно картавя:

– Да-с, государь мой, отличнейшие люди…

Я пожал протянутую мне руку и молча смотрел на него удивленными глазами, ничего не понимая.

Видя на моем лице явно выраженное удивление, он счел, по-видимому, нужным разъяснить, в чем дело, потому что продолжал.

– Я говорю про вас, государь мой, про гардемарин, что вы – отличнейшие люди! Когда я узнал, что наш крейсер назначается для плавания с гардемаринами, то в первое время даже испугался. Это еще, думаю, что за люди такие? А вдруг какая-нибудь сволочь? И оказалось – ничего подобного! Отличнейшие, прекраснейшие люди, государь мой!.. – дядя Ваня еще раз крепко пожал мою руку и вновь зашагал, как ни в чем не бывало, по баку, пыхтя папиросой.

Чтобы сценка эта стала понятной читателю, я должен разъяснить, что лейтенант Нелидов попал во флот не из Морского корпуса, которого он совершенно не знал. Окончив Царскосельский Императорский лицей, он поступил в юнкера флота и по экзамену произведен был в офицеры. После этого почти вся служба его протекала в Тихом океане, и с морскими кадетами и гардемаринами он впервые познакомился близко, плавая на крейсере «Адмирал Корнилов». По-видимому, мы действительно произвели на него самое отрадное впечатление, потому что обрели в нем верного заступника, союзника и друга.

Дядя Ваня сильно грешил по части спиртного. Во флоте пользовалась заслуженной славой знаменитая нелидовская «перцовка». Немного нашлось бы смельчаков, которые рискнули бы отведать этот напиток в чистом виде – так, как его «принимал» дядя Ваня. Обычно его соплаватели пользовались этим напитком в виде экстракта, прибавляя его по несколько капель в свои рюмки. Это была водка, настоянная на красном стручковом перце до темно-вишневого цвета. Среди бесчисленных анекдотов про хозяина этого напитка мне рассказывали его друзья следующий.

Плавал дядя Ваня на учебном корабле «Герцог Эдинбургский». В те давно прошедшие времена наш учебный корабль, на котором плавали ученики-квартирмейстеры[73], ежегодно осенью уходил в заграничное плавание, возвращаясь в Балтику лишь весной следующего года. Маршрут этого плавания был всегда почти один и тот же: корабль доходил до острова Мадейра, где на чудном фунчальском рейде будущие унтер-офицеры проходили практический курс обучения.

Долгая стоянка русского военного корабля в каком-либо заграничном порту обычно создавала связи с местным обществом, и тароватых, щедрых и веселых русских моряков любили иностранцы всех наций и цветов кожи и всех ступеней социального положения, начиная от прачки и кончая представителями знати и властей предержащих. Русский же учебный корабль был особенно популярен в Фунчале[74] еще и потому, что офицерский состав на нем менялся редко и одни и те же офицеры приходили туда по несколько лет кряду.

Обычно раз в сезон город чествовал русских моряков торжественным приемом, на что те, в свою очередь, отвечали приемом на корабле. То же самое повторилось и в памятный год пребывания на «Герцоге» дяди Вани. Русский корабль чествовал у себя иностранных гостей. Красиво убранные верхняя палуба, кают-компания и командирское помещение полны нарядной публики. Наверху, на палубе идет оживленный бал – танцует молодежь. Внизу, в кают-компании, – буфет; там публика посолиднее. На диване сидят две пожилые дамы, представительницы местного beau-mond’a. За ними ухаживает старший судовой врач, непрерывно предлагая им отведать то того, то другого. Когда он предложил им выпить какого-нибудь вина, почтенные дамы от вина отказались, но одна из них, томно закатив глазки, попросила угостить их тем чудесным liqueur russe, которым их не раз угощали на русском корабле в прошлые годы.