– Есть ли у вас музыкальные предпочтения, может быть, любимый композитор, моя госпожа? – спрашиваю я.

Герцогиня поднимает бровь.

– Нет. Играй, что хочешь.

Я делаю глубокий вдох и располагаю пальцы на струнах, мысленно отмечая, что надо остричь ногти. Наконец я провожу смычком, извлекая ноту «до».

Виолончель идеально настроена. Звук – богатый, теплый и живой – обволакивает меня, заполняет комнату. Я закрываю глаза.

Я играю прелюдию из сюиты соль мажор, одну из первых композиций, которые я разучила. Мелодия льется легко, звуки наплывают друг на друга, как вода на гладкие камни, и мои пальцы двигаются ловко и уверенно. Комната как будто растворяется, и я испытываю удивительное чувство освобождения – все мое существо преображается. Я сама становлюсь музыкой, а струны и мое тело резонируют в унисон. Мы с виолончелью – одно целое, и мы живем в том мире, где никто не может прикоснуться ко мне, где нет Жемчужины и суррогатов, где есть только музыка. Темп и накал нарастают, ноты поднимаются все выше, пока смычок не извлекает финальный аккорд, безупречную квинту, которая зависает в воздухе чистейшим звуком.

Я открываю глаза.

Лицо герцогини приобретает повелительно-торжествующее выражение. И почему-то оно пугает меня больше, чем маска.

– Это было… исключительно, – говорит она.

– Благодарю вас, моя госпожа.

Она несколько раз обмахивается веером и резко защелкивает его.

– Сегодня она ложится спать рано, – бросает герцогиня Аннабель, покидая комнату в сопровождении ратника. – Завтра у нас выход в город.

– Куда у нас выход? – уже в сотый раз спрашиваю я Аннабель, пока она расчесывает на ночь мои волосы. – В Жемчужину?

Она откладывает расческу.

Или Банк.

– Ты с нами?

Она пожимает плечами. Я могу сказать по ее лицу, что она действительно не знает.

– Это… меня поведут к доктору? – нервно спрашиваю я.

Аннабель качает головой.

Др. приходит сюда.

– О. – Я покусываю ноготь на большом пальце и немного успокаиваюсь. Аннабель убирает мою руку ото рта и начинает втирать в кожу увлажняющий крем.

– Я не особо интересовалась Жемчужиной, пока жила в Южных Воротах. Вот моя подружка Лили – та постоянно читала сплетни в светских журналах и мечтала здесь жить. Интересно, где она теперь. Она была такой милой девочкой. Надеюсь, она попала к хорошей хозяйке.

Я провожу пальцами по полированной поверхности туалетного столика и бархатной крышке шкатулки с драгоценностями.

– Ей бы здесь понравилось. – Мне приятно поговорить о Лили – это напоминает мне о том, что она была и остается в моей жизни, что мы дружили, а это кое-что да значит. – Она обожает экстравагантные вещи, любит наряжаться и все такое. Ее бы удар хватил, если бы она увидела эту комнату. Но у нее был лот 53. Возможно, она сейчас в Банке.

В Банке красиво.

Я смеюсь.

– Ты не знаешь Лили. У нее свои представления о красоте, не как у всех. – Мои мысли вновь возвращаются к вчерашнему ужину. – Знаешь, я видела свою лучшую подругу. Рейвен. Вчера, за ужином. Ее купила графиня дома Камня. Ты что-нибудь знаешь о ней?

Аннабель пожимает плечами, но прикусывает нижнюю губу, а ее брови сходятся на переносице.

– Рейвен сильная, – говорю я, но, скорее, для собственного утешения. – Сильнее всех, кого я когда-либо встречала. У нее все будет хорошо.

Аннабель рассеянно кивает и тянется за баночкой крема для лица.

Меня вдруг осеняет, и я хватаю ее за запястье.

– Ты не знаешь моего имени, – говорю я. Никто не знает моего имени, но странно, что я даже ни разу не порывалась сказать ей, как меня зовут.

Аннабель округляет глаза и отчаянно трясет головой.

– О, пожалуйста, – настаиваю я. – Можно?

Она отворачивается, в ее лице сквозит мука.

– Ладно, – говорю я. – Извини. Не обращай внимания.

Она успокаивается, но я хватаю дощечку и мел, и, прежде чем она успевает отнять их у меня, выписываю:

Вайолет.

После чего одним щелчком стираю надпись.

На следующее утро Аннабель одевает меня во все черное.

В ее настроении угадывается какая-то перемена – она нервничает, редко пользуется мелом, а на все мои вопросы сухо кивает или качает головой. Она выбирает платье, по фасону очень напоминающее то, в котором я была на Аукционе – длинное, в пол, с завышенной талией. На шею она надевает мне колье из черного бархата.

– Для чего это? – спрашиваю я, поглаживая мягкую ткань кончиками пальцев; на ощупь ошейник очень приятный. Аннабель не отвечает, она закалывает передние пряди моих волос, распуская их сзади.

Врывается Кора, в руке у нее черная кружевная вуаль.

– Она готова? – Кора придирчиво оглядывает меня с головы до ног. – Очень хорошо, – говорит она Аннабель и закрепляет вуаль в моих волосах.

– Для чего это? – снова спрашиваю я.

– Не задавай вопросов. Пойдем со мной.

– А разве Аннабель не идет с нами?

– Нет, – резко отвечает Кора.

Аннабель провожает меня еле заметной улыбкой. Тревога нарастает во мне, пока мы с Корой проходим по уже знакомым картинным галереям, спускаемся по широкой лестнице в стеклянное фойе. Солнечный свет льется сквозь крышу, отражаясь в воде фонтана. Герцогиня ждет меня, окруженная красной стеной своих ратников. Она в длинной черной юбке, черной шелковой блузке и элегантно скроенном черном жакете. На голове у нее черная шляпка-таблетка с вуалью, едва прикрывающей глаза, которые критически осматривают меня.

– Платье… какое-то уж очень простенькое, – говорит она.

– Прошу прощения, моя госпожа, – говорит Кора, приседая в реверансе. – Ее можно переодеть.

Герцогиня пренебрежительно отмахивается.

– Не надо, времени нет. – Она подходит ко мне, цокая каблуками черных туфель. Наши взгляды встречаются. В руках у нее поблескивает серебром какая-то вещица. – Слушай меня внимательно. Мне этого совсем не хочется, да и тебе, я уверена, это не требуется, – говорит она. – Но есть люди, которые только и ищут повод, чтобы оклеветать меня. Если ты будешь хорошо себя вести, я больше не буду прибегать к этому без крайней необходимости. Ты все поняла?

Я ровным счетом ничего не понимаю, но ее слова меня пугают. И тут она открывает серебряную вещицу, и сердце мое обрывается.