Врач выглядел сконфуженно.

— Этого никогда не случилось бы, если бы не ваше неукротимое желание влезть между нами, — огрызнулся Вильгельм, от его обычной вежливости не осталось и следа.

— Она моя дочь. Моя, — проскрежетала Аойфа. — Кто-то должен заботиться о ее благополучии, потому что ты, очевидно, не в состоянии этого сделать.

Вильгельм набрал полную грудь воздуха.

— Моя жена прекрасно знает, на что я готов ради ее благополучия, — его голос был хриплым от едва сдерживаемого гнева. — И заботиться о ней — не значит обращаться с ней как с пустоголовой девчонкой.

Аойфа дернулась, приготовившись сразиться не на жизнь, а на смерть, но Изабель поднялась с постели и схватила ее за руку.

— Мир, — сказала она. — Пожалуйста, мне необходимо, чтобы вы помирились. Это лучшее, что вы можете для меня сделать…

Вильгельм взглянул на нее, а затем на Аойфу.

— Как угодно, — сказал он. — Я не больше твоего хочу, чтобы в нашем доме были ссоры.

Он кивнул Аойфе, погладил щеку Изабель и, сжав челюсти, вышел.

Аойфа встряхнулась, как курица, когда та хочет сбросить мокрые перья. Она неуклюже посторонилась, пропустив к Изабель врача.

— Твой отец был таким же. Они в женских делах не разбираются.

Изабель закрыла глаза.

— Вильгельм — мой муж, — сказала она, настолько терпеливо, насколько это вообще было возможно. — И я не позволю тебе сеять между нами вражду.

Аойфа ахнула:

— Неужели тебе кажется, что я этим занимаюсь? Что я пытаюсь поссорить вас?

Ее губы шевельнулись, будто она старалась что-то прожевать, а дыхание участилось.

— Да, мама, я так думаю. Возможно, ты делаешь это только ради моего блага, но он хочет того же. Я такова, какова есть, я сама хотела приехать сюда сегодня. Вильгельму пришлось бы запереть меня в комнате, чтобы остановить.

Ее мать замолчала и отошла к очагу. Врач быстро осмотрел Изабель и, убедившись, что все в порядке, посоветовал ей отдохнуть; кинув быстрый взгляд на напряженную спину Аойфы, он добавил, что ездить верхом больше не следует.

Аойфа повернулась к ней.

— Ты скоро покинешь Ирландию, — вдруг сказала она. — Твой муж точно воробей, приготовившийся лететь. Он вообще не хотел сюда приезжать, а теперь, когда весна уже не за горами, с вассалами он переговорил и новый город уже заложен, он ждет не дождется возможности уехать. Он считает, что выполнил свои обязательства. И ничто его здесь больше не держит… и тебя ничто больше не держит, — Аойфа подошла к постели и погладила Изабель по щеке. — Доченька, я знаю, что у меня с твоим мужем отношения не ладятся. Надо быть полным дураком, чтобы не видеть, что он с большим удовольствием сидел бы на диване с гадюкой, чем со мной, но мне очень хочется увидеть и других моих внуков, включая того, кого ты сейчас носишь под сердцем, — в ее голосе появились просительные, жалобные ноты: — Я много лет не была в Стригиле, и мне хочется снова его повидать. Можно ли убедить твоего мужа чуть-чуть пересмотреть свое отношение ко мне и позволить мне поехать с вами?

Изабель, представив реакцию Вильгельма на такую просьбу, взглянула на мать с сомнением.

— Я так волнуюсь за тебя в твоем положении!

Изабель покачала головой и положила руку себе на живот.

— Это просто недомогание первых месяцев.

— Вынашивание и рождение детей — это время, когда женщина нуждается в поддержке других женщин, и если одной из этих женщин может оказаться ее мать, то это только к лучшему, — сказала Аойфа, поджав губы.

Не найдя в себе сил возразить, Изабель закрыла глаза.

— Я поговорю с Вильгельмом, — сказала она наконец. — Но ты поклянешься мне, что будешь поддерживать с ним нормальные отношения и не станешь пытаться поссориться с ним.

Улыбка осветила лицо Аойфы, отчего она показалась чуть ли не миловидной. Она перекрестилась.

— Клянусь мощами святого Брендана, — произнесла она так искренне, что Изабель чуть было ей не поверила.

— А что еще я могла сказать? — спрашивала Изабель, когда тем же вечером они с Вильгельмом прогуливались по берегам Бэрроу. Они решили переночевать в новом порту, расположившись в длинном зале. Его оруженосцы и ее женщины следовали за ними, но они чувствовали себя так, будто были одни. Аойфа, впервые проявив благоразумие, осталась в зале, у очага, хотя и бросила в сторону Изабель красноречивый взгляд, когда та уходила.

— Ты могла отказаться, — сказал Вильгельм покорно, но не без раздражения.

— Да, а потом всю жизнь мучиться чувством вины.

Они остановились, глядя как две ладьи под красными парусами, груженные бревнами, уплывают в закат, чтобы доставить свой груз на место к утру.

— Она поклялась не ссориться с тобой.

Вильгельм фыркнул:

— И ты ей поверила?

— Брендан всегда был ее любимым святым, — пояснила Изабель. — Я думаю, она по крайней мере постарается.

Он скептически посмотрел на нее:

— А ты хочешь, чтобы она поехала с нами?

Они какое-то время шли молча. Трава под их ногами была влажной, и она чувствовала, как подол ее платья, касавшийся щиколоток, становится тяжелым и холодным.

— Я вряд ли буду спокойно спать, если мы ее оставим, — ответила она через какое-то время. — У меня как дочери есть долг перед ней, так же как перед тобой — долг жены, а перед детьми — долг матери. Сказать по правде, мне кажется, она сама не слишком хорошо себя чувствует и боится снова оставаться одна. Она хочет сопровождать нас ради своего блага, а не моего, и я не могу ей в этом отказать.

Вильгельм покорно вздохнул:

— Тогда пусть будет так, а я сам буду молиться святому Брендану, чтобы он дал нам столько терпения, сколько возможно.

Тинтерн, Уэльские болота, май 1201 года

Свежим, зеленым, пробужденным пением птиц весенним утром, Изабель и Аойфа ехали из Стригильского цистерцианского аббатства в Тинтерн, притаившийся на дне Ангиддийской долины у излучины реки Ви. Крытая повозка катилась не торопясь, им не нужно было спешить. На поздних сроках беременности Изабель была уже не так проворна, а Аойфе нездоровилось вот уже несколько недель: у нее опухли ноги, и при всякой физической нагрузке начиналась одышка. Однако сегодня у нее нашлись силы для этой прогулки, их даже хватило на то, чтобы поворчать: подушки в повозке оказались недостаточно пышными и удобными.

Вилли, Ричард и Махельт резво скакали на своих пони туда-сюда, покрывая расстояние в пять раз большее, чем путь повозки, потому что они то и дело съезжали в лес по обеим сторонам дороги вслед за собаками. Вспугнутые голуби на неокрепших крыльях устремлялись к небу, а зайцы убегали от них похожими на молнии зигзагами, так что у детей не оставалось ни малейшей надежды поймать их, но преследовать было весело. Рыцарь Вильгельма Эстас де Бертремон внимательно следил за ними, но не вмешивался. Дорога в Тинтерн была спокойной, и вряд ли им грозила опасность. Младшие дети: Гилберт, Вальтер и годовалая Белла — ехали в повозке с Изабель, Аойфой и своими няньками и почти всю дорогу играли в ладушки и слушали простые песенки.