Так что не все так просто у россиян с иерархическим инстинктом, поскольку намешались в нас и западные крови, и южные, и восточные. Мы такая адская помесь – «собак» с «кошками». Может быть, поэтому мы тех, кто совсем «сверху», всегда любим немилосердно, а тех, что «сверху», но не очень высоко, мягко говоря, на дух не переносим. Поэтому вечные у нас проблемы с начальниками да с чиновниками средней руки. Но стоит в пространстве появиться губернатору или, не дай бог, самому президенту, сразу же благоговейный трепет и всяческое восхищение. Уж как Михаила Сергеевича ругали в конце 80-х – начале 90-х… Но стоило ему появиться на улице, в массе народной – и тут же восторги и тихие обмороки. Только что чепчики в воздух не летели. А если жаловаться, так мы же не кому-нибудь, мы же прямо президенту пишем – мол, рассуди, отец родной. И так всегда было. Вспомните «Капитанскую дочку» – правду только у царственной особы найти можно. Причем это ведь почти декабрист писал, надо заметить.

В общем, есть у нас свои особенности «национального характера». И есть свои проблемы. Вот раньше у нас «сверху» всегда было что-то определенное – то цари были, то генсеки. Серьезное дело! А сейчас президент. Он, во-первых, выборный, то есть получается, что не «верх», а «верх» через «низ». Во-вторых, мы выбираем его на ограниченный срок. В-третьих, сам по себе – он не олицетворяет собой какую-то масштабную идеологию. И мне кажется, что это хорошо – и первое, и второе, и даже третье. Но к этому нам надо привыкнуть. Нам надо понять, что это хорошо.

Впрочем, с идеологией, точнее, с ее отсутствием возникают сейчас серьезные проблемы. Мы ведь всегда жили в идеологическом обществе – то ли православного толка, то ли коммунистического. И образ вождя всегда у нас сопрягался с этой идеологией. Царь был богопомазан на царство, генсек – при жизни овеян вечной славой КПСС, а после смерти захоронен у Кремлевской стены рядом с главным саркофагом страны. А сейчас? Сейчас – нет. И понятно, что мы по этому поводу испытываем дискомфорт.

Сама же эта идеология – это «сверху» – ниоткуда не возьмется. Мы должны пережить психологически очень тяжелый период разочарований в авторитетах как таковых. Период, надо признать, более чем травматичный для нашей психики. И только после этого появится нечто, во что мы не то чтобы уверуем… Нечто, что станет для нас авторитетом – воплощением священной для нас идеологии. Просто же авторитетов – не в криминальном и не в идеологическом, а просто в общечеловеческом смысле – в России не было уже я даже не знаю сколько времени. Общих, национальных, народных. Вот Дмитрий Сергеевич Лихачев… И на нем у меня список как-то закончился.

Да, мы не только идеологию потеряли. Мы потеряли веру в авторитеты, которые раньше у нас с идеологией были всегда неизменно связаны. При этом потребность иметь некую авторитетную фигуру в национальном сознании никуда не делась, имеется, так сказать, в наличии. Но проблема в том, что ее – авторитетной фигуры – в этом сознании не появится еще очень долго, потому что мы сами пока к этому не готовы. Оскомина разочарования не прошла. Мы боимся снова обжечься. А поэтому не верим никому. Мы всех, кто на это, святое для нас место, будет претендовать, станем обязательно проверять, испытывать и экзаменовать самым отчаянным образом. Под микроскопом будем рассматривать! И теперь представьте себе: авторитет – и под микроскопом… Нонсенс!

Авторитет ведь прекрасен не тем, что он безукоризнен, идеален, безгрешен. Нет, он прекрасен тем, что ему верят. Понимаете? А мы в связи с идеологическим крахом коммунизма потеряли способность верить. Потеряли и испытываем в связи с этим постоянный дискомфорт. Мы неизбежно будем проверять всякий авторитет на ценность, на качественность, на состоятельность. Мы будем ожидать, что каждый новый – ложный, «подстава», что король-то голый. Да, ближайшее время (не знаю, правда, какое) мы будем с параноидальной настойчивостью разрушать собственные авторитеты, при этом остро в них нуждаясь. Вот такой парадокс вырисовывается.

И это тоже связано с нашей психологической структурой: нам равный не так интересен, как тот, кто сверху.

Так, я снова не понимаю Андрея. И на всякий случай не соглашаюсь. Потому что, на мой взгляд, это одна из проблем, с которыми мы столкнулись после развала Союза Республик свободных – стало не очень понятно, кто теперь «свои». Как определяет Андрей – «проблемы с самоидентификацией». Мне кажется, обострилась именно эта потребность в определении своих, близких, то есть как раз равных.

– Андрей, а мне кажется, что все как раз наоборот. Теперь перестало быть ясным, кто такие «свои», и это иногда мучительно. Как сказал один из персонажей фильма «Мне не больно», «главное в жизни – найти своих и успокоиться».

– Татьяна, одна из главных наших проблем заключается в том, что мы не государство потеряли, мы общество потеряли! Это очень существенное уточнение, потому что для человека необыкновенно важно – принадлежать к какому-то обществу, сообществу, группе. Изоляция – смерти подобна. В фактической изоляции люди сходят с ума, а в культурной, идеологической – просто на глазах деградируют. А мы ведь действительно потеряли общество как социальную структуру. Раньше у нас был и ближний круг, и дальний круг. Все было в целом понятно – где брат, где сват, были понятны и критерии, которые наш круг определяли. А сейчас вот профессор, например, это кто?

– Ну, смотря какой профессор…

– Правильно, вы пожали плечами. А в сформировавшемся, зрелом, устоявшемся обществе, в обществе с отработанной внутренней структурой то, кто такой профессор, понятно сразу, без оговорок. Это человек, стоящий на определенном уровне социальной лестницы, имеющий определенный уровень доходов, занимающийся определенным родом деятельности. В общем, сказали: «профессор» – и с ним сразу все понятно. Мы знаем о его финансовом достатке, каким уровнем знаний он обладает, чем он занимается, как отдыхает, какое к нему отношение в обществе. Конечно, в каждом отдельном случае есть «нюансы», но мы знаем их диапазон.

Когда же мы с вами, будучи на российской почве, говорим: «профессор» – мы искренне не понимаем, о ком идет речь. Может быть, о городском сумасшедшем, который отдался науке настолько, что от него одни только рожки да ножки остались? А может быть, о преуспевающем человеке, который купил себе это звание для имиджа или статуса? Может быть, о карьеристе, который не способен по-другому реализовать свои амбиции? А может быть, это и «серая мышь», которая вовремя ходит на работу, кивает головой, где это необходимо, и постепенно движется по иерархической лестнице научных званий? А может быть, речь идет и о реальном сподвижнике, который перебивается с хлеба на воду, с трудом содержит семью, но продолжает работать в избранной области просто потому, что считает это важным?.. В общем, за словом «профессор» в России может скрываться кто угодно. Так что когда звучит слово «профессор», мы теряемся и пожимаем плечами. Образ не рисуется. Ни мотивы, ни положение в обществе, ни финансовое положение этого человека нам непонятны. Как к нему нужно относиться? Неизвестно. В этом смысле мы потеряли социальную структуру, и, конечно, самоидентифицироваться в таком обществе очень и очень сложно.