— Будь вы, душенька, мужчиной, я бы посоветовала вам писать романы, — проговорила королева Мария-Антуанетта, опять, как вчера, усаживая рядом с собой Соню, на этот раз на банкетку.

— Но разве нет на свете женщин-писательниц?

— О, моя дорогая! Их так мало, к ним с таким нездоровым любопытством относятся мужчины, что надо, кроме писательского дара, иметь еще сугубо житейскую хитрость и изворотливость, уметь прикидываться дурочкой и на все лады прославлять сильных и благородных мужчин, а также славить добродетельных жен, которые скорее последуют за мужем в могилу, чем позволят себе в случае его кончины посмотреть благосклонно на кого-нибудь другого. Не всем это удается, потому на женщин-писательниц смотрят с брезгливым удивлением, словно они вышли на люди в неглиже. Их писательство рассматривают тщательнее, чем ученый-зоолог разглядывает под лупой неизвестную науке бабочку. Иное дело, когда мы то же самое мужчинам рассказываем, не пытаясь это записать, а тем более выпустить в свет… Вспомните, какую рассказчицу много веков знает и помнит мир.

— Шахерезаду?

— Именно, душечка, именно ее и помнят!.. Но мы отвлеклись. Признаюсь вам, личность вашего дедушки весьма меня заинтриговала. В своих исследованиях он достиг таких высот… Не знаю, приблизился ли к ним хоть кто-нибудь из наших современников?.. Кстати, я забыла спросить в прошлый раз: что привело вас во Францию?

Соня вздохнула, словно собираясь прыгать в прорубь, — уж чего она не любила, так это лгать, — но принялась вдохновенно рассказывать:

— Мысль о поездке в Дежансон — не помню, говорила ли я вам об этом городе? — подала мне как раз та самая фрейлина Екатерины Первой, которая однажды посетила меня, чтобы предложить деньги… очень большую сумму… за то, что я постараюсь разыскать записи своего деда. Она была уверена, что где-то остались его рецепты… тех мазей, которые он составлял…

— Омолаживающих? — оживленно подхватила герцогиня.

— Будем считать таких, хотя из молодых женщин того времени, которые пользовались его мазями, осталась, пожалуй, одна Вечная Татьяна… — Соня смутилась. — Я говорю о той самой баронессе.

— Я поняла, продолжайте, — кивнула королева.

— Но сколько ни искала, таких записей деда я не нашла, зато однажды весьма странным образом ко мне попало письмо, адресованное князю Еремею Астахову маркизом Антуаном де Баррасом, в котором он говорил о какой-то их совместной деятельности…

— И вы подумали, что у маркиза могли остаться какие-то записи вашего дедушки? — попыталась догадаться Мария-Антуанетта.

— Я подумала: а вдруг он расскажет мне о дедушке что-нибудь новое, то, что мы, его потомки, не знаем? К тому же я получила письмо из Нанта от своей… подруги, которая звала меня погостить. Вот я и решила по дороге к ней ненадолго заехать в Дежансон, но обстоятельства сложились так, что до Нанта я все никак не доеду…

«Однако как тяжело жить на свете лгунам, — подумала Соня. — Мало того, что приходится выдумывать нечто, похожее на правду, надо, чтобы это выглядело связным рассказом и не вызывало недоверия. Нет, лгать вовсе не так просто, как кажется некоторым. Те, которые лгут правдиво и убедительно, люди талантливые».

— …Я надеялась, что смогу увидеться с кем-нибудь из родственников маркиза де Барраса, а встретила его самого… Маркиз Антуан де Баррас честен и порядочен, но, как часто бывает в жизни, нельзя сказать того же о его сыне. Именно из-за него моя поездка превратилась в кошмар, лишивший меня моей горничной и приведший к ногам герцогини де Полиньяк, которая оказалась моей спасительницей, так что я даже не знаю, как смогу отблагодарить ее за это. Иоланда говорила вам, ваше величество, как я вывалилась из кареты?

— Да, — улыбнулась Мария-Антуанетта, — только чтобы заинтриговать меня, и ей это удалось… Но мне все же хочется спросить, дорогая моя, все ли вы мне рассказали? Так ли уж заинтересовал вас маркиз де Баррас, что вы осмелились выехать из России во Францию почти без сопровождения?

Софья побледнела. Неужели королеве стало известно о золоте двух друзей, которое шесть десятков лет пролежало в подземелье замка?

Но королева, как выяснилось, истолковала волнение княжны по-своему.

— У нас в России есть доверенный человек, — проговорила она, внимательно глядя на Софью, — который регулярно сообщает нам о событиях, происходящих в высшем свете Петербурга. Я редко читаю эти письма, но сегодня с утра я вызвала к себе Иоланду и попросила ее просмотреть, нет ли среди упоминаемых людей известной нам фамилии.

Герцогиня с сожалением взглянула на Соню, но сказала то, что от нее и ждали:

— Два месяца назад в Петербурге случилась дуэль между двумя молодыми людьми из аристократических семейств, которая окончилась смертью одного из дуэлянтов. Молодой человек, убивший соперника, вызвал своей персоной неудовольствие императрицы и вынужден был спешно уехать из страны. А через неделю девушка, из-за которой дуэль состоялась, тоже отбыла из России, по слухам, во Францию.

— Вы не собирались рассказывать нам об этом, не правда ли, душечка?

От взгляда королевы на Соню повеяло холодом. С одной стороны, она обрадовалась, что не выплыла история с золотом, но, с другой стороны, ей вовсе не хотелось терять расположение Марии-Антуанетты. Она поняла, что должна предстать перед королевой стороной неправедно обиженной, невинно пострадавшей. Собственно, так оно и было, ей и не понадобилось особенно выдумывать. Потому Соня поспешно проговорила:

— Умоляю, ваше величество, не судите меня слишком строго. Мои недомолвки имеют свои причины. Кто бы на моем месте захотел рассказывать эту историю, в которой я выгляжу кокеткой, подающей надежды и тому и другому мужчине, не думая о последствиях своего поведения? Петербургский свет единодушно осудил меня, не пытаясь разобраться, что было на самом деле. Кто-то из недоброжелателей даже посоветовал императрице отправить меня в монастырь. А я не могла разомкнуть уста, потому что, как говорили древние, de mortuis aut bene, aut nihil[3]. На самом деле все было не так, но это бросило бы тень на погибшего. Его родные и так были безутешны. Моя вина лишь в том, что я собиралась выйти замуж за человека, который сделал мне предложение руки и сердца, в то время как другой молодой человек, как выяснилось, этого не желал…

— Как его звали? — вдруг тихо спросила королева.

— Граф Дмитрий Воронцов.

— А что вы, моя дорогая, можете сказать о графе хорошего?

Вот так вопрос! Его задала герцогиня де Полиньяк. Понятное дело, если она воспитывает королевских детей, то первое, что приходит ей на ум — это воспитание чувств. Надо тщательно взвесить свой ответ, ибо по нему, как видно, решили судить о Сониных нравственных качествах.

А княжна прежде не задумывалась об этом, потому что достоинства Дмитрия ее особенно не интересовали. Он приходил к Астаховым в дом, ну и что же? Соня привыкла к его визитам так же, как и к редким визитам подруг матери. Или друзей брата… Соня воспринимала его как своего знакомого, к которому никаких особых чувств не испытывала. И она стала объяснять, подбирая слова: