мы, казалось, навек расстались с развалкой на Софиевской и расстались с Эмилькой, так ничего, на самом деле, не зная о ней и не надеясь узнать – ни имени ее настоящего, ни как она оказалась в развалке, ни почему рисковала жизнью, спасая еврейскую семью.

Но вдруг, неожиданно, в интернете появилось интервью с известным одесским архитектором, Игорем Бесчастным, который, на удивление, вспоминает и о нашей Эмильке.

Как оказалось, Игорь много лет уже живет в Нью-Йорке, но не может забыть о своем родном городе и о юности, проведенной в оккупированной Одессе. Мы пытались связаться с ним, но, к сожалению, не сумели и знаем сегодня только то, о чем рассказал он в интервью.

В те давние дни 18-летний Игорь вместе с родителями проживал в квартире своего деда – легендарного главного архитектора Одессы Михаила Бесчастного.

Дом их стоял на той же Софиевской улице, рядом с нашей развалкой, и Игорь хорошо знал Эмильку, которую он называет русским именем Лена.

Лена, вспоминает он, после того, как дом ее разбомбили, вынуждена была покинуть свою разрушенную квартиру и заняла одну из комнат в квартире Бесчастных.

Какое откровение для нас!

Оказывается, что Эмильке вовсе не нужно было жить в развалке, в ее распоряжении была комната в квартире Бесчастных, и в развалке жила она временами и только ради нас, евреев, которых она укрывала.

Вспоминает Игорь: «Такую же роль для семьи архитектора Исидора Брейтбурда и его жены Натальи Тырмос сыграла наша соседка Лена. Не успев эвакуироваться, они прятались от румын в соседнем доме по ул. Софиевской, 17, и Лена заботилась о них. Мы знали об этом и иногда передавали им пищу».

Вот так неожиданно мы узнали, что и благородная семья Бесчастных принимала участие в нашем спасении.

С горечью вспоминает Игорь о трагической гибели Эмильки: «К сожалению, эта литовская женщина трагически погибла, ее нашли удушенной в развалинах, страшная смерть».

Видимо, наша квартира в конце концов все-таки обвалилась и мертвое тело Эмильки попало в развалины, поскольку ее изнасиловали и удушили еще наверху, в квартире.

К несчастью, свидетелем этого преступления была пятилетняя Ролли.

От Ролли: Развалка кончилась

Одесса, 17 марта 1942 г., вечер Развалка на Софиевской 153 дня и ночи под страхом смерти

Эмилька сказала, что не может нас больше УК-РЫ-ВАТЬ.

Она прибежала с базара вся красная и сразу стала руками размахивать:

«Бабы на базаре балакают, что из гетто на Слободке всех жидов… Ой, звыняйте, Наталия, – всех еврэев… Из гетто на Слободке всех еврэев, это, уже, угнали…»

Вот поэтому и еще потому, что зимы уже нет и весна, Эмилька не может нас УК-РЫ-ВАТЬ.

А тут еще наша развалка кончилась.

Снег начал таять, и из развалки пошел ЗАПАХ.

«Это от мертвяков, – сказала Эмилька. – Их зимой из-под снега никто не вытаскивал, а теперь они вон как развонялись. Теперь развалку будут рас-чи-щать».

Так что развалка кончилась, и мы теперь должны перейти на другое МЕСТО.

«Тебе там понравится, – уговаривал меня папа. – Это деревня такая – Дерибасовка называется. Там корова есть, и курочки, и огород. Я буду работать на огороде, а ты будешь мне помогать».

Ладно, уже! Я согласилась.

Вечером Тася переведет папу в Дерибасовку.

А я останусь с Эмилькой.

До завтра, до утра.

Я уже совсем собралась плакать, а папа снова стал меня уговаривать: «Ну же, не плачь. Завтра утром Тася тебя заберет. Помни. Завтра утром. Я буду тебя ждать в Дерибасовке, и мы с тобой сделаем из бумаги змея. С большим хвостом. Хорошо?»

Папа уже одет – в ватнике и в шапке с ушами.

Он берет меня на руки и подсаживает на антресоли, а сам машет рукой Эмильке и идет к двери. Тася за ним.

«Смотрите же, – говорит она Эмильке, – заприте хорошенько дверь и придвиньте комод».

Эмилька сердится: «А то я не знаю!»

Ушли. Эмилька крестит за ними воздух. Вздыхает.

Кутается в свой драный халат и шаркает в свою комнату.

Я знаю, сейчас она заберется на свою кровать с бомбочками, возьмет свою любимую маленькую книжечку – МОЛИТ-ВЕНИК называется, и будет долго читать в ней шепотом.

Потом она потушит коптилку.

И наступит ночь…

От Ролли: Листок из молитвенника

Одесса, ночь с 17 на 18 марта 1942 г. Развалка на Софиевской 153 дня и ночи под страхом смерти

«Не трогайте меня! Не тро-гай-те ме-ня!»

«Ах ты сука! Ах ты старая сука!»

Что это? Кто это?

Нужно проснуться. Открываю глаза.

Темно. Я на антресолях. А внизу шум какой-то и крик.

Вспоминаю. Папа ушел вчера вечером вместе с Тасей на другое МЕСТО. А я должна сидеть здесь на антресолях тихо-тихо и ждать Тасю – утром она меня заберет и отведет к папе…

Внизу все еще кто-то кричит и ругается.

Поднимаюсь тихонечко, становлюсь на коленки и заглядываю в щелочку в стене, там, где штукатурка от бомбежки отвалилась.

Отсюда, сверху, мне вся Эмилькина комната видна.

Там светло. Горит коптилка, и дядьки чужие какие-то вокруг стола бегают – ловят Эмильку. В «салки» они, что ли, играют? Два дядьки? Или даже три?

«Куда дела, стерва? Куда де-ла?» — это они на Эмильку ругаются.

«Нету у меня ничего! Ни-че-го не-ту! Забрали. Ушли. Унес-ли-и!» — это Эмилька визжит.

Ой-ой, что-то, кажется, стукнуло здесь внизу, на кухне.

Кто-то, кажется, сюда на кухню зашел.

Светит фонариком.

Я залезаю поглубже в антресоли, под самую стеночку.

Сижу. Не плачу. И даже в щелочку не заглядываю, а то штукатурка сыплется и шуршит.

Вот снова трах-х…

Это, наверное, табуретка упала, и что-то дзинькнуло и разбилось.

Ох, как Тася будет сердиться!

Она всегда сердится, когда я разбиваю.

Ну вот, фонарик погас. Наверное, этот кто-то вышел из кухни.

Встаю на коленки и снова заглядываю в щелочку.

Эмилька уже не бегает и не визжит

Лежит на полу и громко так акает: «А-а-ааа…»

А дядька, который раньше в «салки» с нею играл, теперь сел на нее прямо верхом и скачет, как на лошадке.

Я смотрю и смотрю на Эмильку, и вижу: тяжело ей, наверное, возить дядьку этого. Вот она даже акать перестала и свой МОЛИТ-ВЕНИК из рук выпустила, и он валяется рядом с ней на полу.

Но дядьке, кажется, надоело скакать. Он слез с Эмильки и стал штаны свои зеленые подтягивать. И те два, другие, тоже, кажется, куда-то торопятся. Бегают по комнате, собирают вещи разные, завязывают их в простыню.

Ого-го, какой огромный узел