Наши титанические труды, в конце концов, увенчались успехом, нам удалось выпилить кусочек доски, величиной с половину ладони. Надежда на скорое освобождение окрылила нас, ветер свободы уже щекотал ноздри, и звал на новые подвиги. Но тут случилось непредвиденное. В момент особенно энергичного телодвижения, связка ключей вырвалась из Любашиных рук и исчезла в неизвестном направлении.

Инвентарь так и не нашелся, хотя мы извели уйму спичек, досконально изучили рельеф земляного пола и пересчитали деревянные доски, прикрывавшие его в некоторых местах. Кучу тряпья проверять не стали, уж больно она отвратительно выглядела. Уныние охватило нас, и мы долго сидели, не в силах пошевелить и пальцем. Однако, как говорится, надежда умирает последней.

– Будем делать подкоп, – высказала я гениальную идею. – Любаша, покопайся в своих закромах, может быть, найдешь что-нибудь еще.

Она с готовностью провела очередную инвентаризацию содержимого сумки-самобранки, и щедро предложила зубочистку, пилочку для ногтей или шариковую ручку.

С помощью пилки для ногтей я раскрошила два кирпича, при этом сломав ноготь на указательном пальце. Соленый пот ел глаза, кирпичная пыль лезла в нос и рот. От напряжения пальцы скрючились и болели в ободранных костяшках.

Свобода была уже близка, но металлическая часть маникюрного инструмента, сделанного в Китае, сломалась и канула в глинистое месиво под ногами. Мы спалили изрядное количество спичек, пытаясь разыскать орудие труда. Не нашли и совсем опечалились.

– Черт! – в сердцах высказалась я. – Нам бы только до телефона добраться!..

Любаша забренчала содержимым своей сумки и сунула мне в руки какой-то продолговатый предмет.

– Что это? – не узнала я предмет в темноте.

– Мобильный телефон. Ты же сама просила.

Я застонала и с трудом подавила в себе желание наброситься на свою сокамерницу и искусать ее в припадке бешенства.

Любаша зажигала спички, а я нажимала на кнопки аппарата, восстанавливая в памяти номер телефона Скелета.

– Ну! – раздался в ухе родной голос члена бандитской группировки.

– Витя, здравствуй! – радостно выдохнула я. – Это Маша. Мы с тобой Лаврентия Палыча к ветеринару возили. Помнишь?

– Ну! – лаконично подтвердил он факт нашего знакомства.

– Нас похитили. Мы в погребе сидим. Тут холодно и плохо пахнет, – под конец фразы я уже вовсю хлюпала носом, так мне было себя жалко.

– Так чего надо? – удивился бандит.

– Спасай нас! – заревела я на полную громкость.

Любаша с энтузиазмом присоединилась ко мне, и мы зарыдали уже в два голоса.

– Где погреб-то? – терпеливо расспрашивал Скелет – наша последняя надежда и опора.

Мы с Любашей посовещались, и я объяснила дорогу так доходчиво, как только могла.

– Мы в Малаховке. Если смотреть на озеро, стоя спиной к заводику, то справа. Ближе к железной дороге. Слева от дачи, во дворе которой стоит бульдозер.

– Щас буду, – пообещал благородный бандит и отключился.

От радости мы с Любашей бросились друг другу в объятия и еще немного поревели.

– Ты кому звонила? – немного успокоилась сокамерница.

– Тому, кто назвал тебя «бабкой», – объяснила я.

– Этому хаму!!! – заорала она. – Ты с ума сошла! Да я выцарапаю ему глаза за оскорбление моей легко ранимой личности.

– Вот только попробуй! – погрозила я ей кулаком в темноте. – Он нас сейчас спасать будет от твоих «куртуазных» знакомых. И не вздумай свой характер показывать, а то и второе ухо распухнет, – твердо пообещала я.

Тут Любаша вспомнила о своей травме.

– Посмотри, что с ним? Очень плохо выглядит?

Я почиркала последними спичками и сообщила:

– Пельмень – что надо!

Любаша совсем опечалилась.

– Ну, вот, как же я теперь с таким ухом на работе появлюсь? Я и так больше недели прогуляла, пока с Тенгизом в Сочи ездила, а если нас никто не спасет, и мы здесь умрем от холода, голода или запаха, то меня с работы выгонят…

Секунды ожидания складывались в минуты, минуты – в часы, а часы – в столетия. Время тянулось невыносимо медленно. Мы пристроились у одной из стен. Стояли, прислонившись к кирпичам, сидели на корточках, ходили по периметру. Я на ощупь набрала свой домашний номер и бодрым голосом отрапортовала бабе Вере, что у нас все в порядке, мы культурно отдыхаем на зимней даче, здесь тепло и хорошо пахнет.

По нашим прикидкам, мы сидели в темнице уже дня три, не меньше. Мы обсудили все свои проблемы, поклялись страшной клятвой, что больше никогда ни в какие сомнительные ситуации влипать не будем, замерзли до посинения и здорово проголодались. Для укрепления морального духа мы вполголоса спели "Орленок, орленок, взлети выше солнца" и взбодрились. Чуть громче исполнили "Взвейтесь кострами синие ночи" и прочувствовали небывалую сплоченность рядов. Затем с воодушевлением настоящих революционеров-подпольщиков грянули "Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка". Получилось очень слаженно и бодро. Затем по странной ассоциативности мышления вспомнили "Стою на полустаночке в цветастом полушалочке" и почувствовали первые признаки грусти. Неожиданно для самих себя затянули "Ой, мороз, мороз, не морозь меня" и нас одолела черная меланхолия. Подчиняясь душевному порыву, мы исполнили "Миленький ты мой, возьми меня с собой", отчего и разревелись.

– Ну, где твой спаситель? – шмыгнула носом Любаша.

И тут наверху что-то забухало, послышался шум отодвигаемой мебели, и крышка подпола откинулась. В ярком прямоугольнике показалась голова Скелета.

– Маша, ты здесь? – поинтересовалась голова.

– Здесь, здесь! – истошно заорала я. – Лестницу скорей давай!

Хлипкое сооружение спустилось в подвал, и я, задрав богемную юбку выше колен, взлетела наверх со сноровкой юнги.

– Витя! – бросилась я ему на шею. – Ты – прелесть!

– Да ладно, чего там… – скромно потупился бандит. – Лаврентий Палыч-то в порядке?

Он аккуратно отлепил меня от своей шеи и поставил на ноги. За его спиной маячили еще три братка с укороченными автоматами, небрежно перекинутыми через плечи.

И вдруг я заметила, как глаза нашего спасителя округлились, а нижняя челюсть отвисла. Его взгляд был прикован к открытому люку подпола. Из темноты показалась сначала одна рука, затем другая, голова с оттопыренным ухом и, наконец, остальные части тела Любаши. Черная тушь под глазами растеклась и придавала ее лицу некоторую полосатость. Серые брючки в обтяжку с грязными пятнами на коленях и пушистый свитер смотрелись в меру трогательно. Вообще, она мне чем-то напомнила Лаврентия. Возможно, роковую роль в ее образе сыграли серый цвет, полоски и болезненный вид левого уха.