— А звать тебя как?

— Звать-то?.. А тебе зачем? — Мужичишка втянул носом сигаретный запах. — Шепетухой кличут! Голос у меня сиплый, простуженный, и шепелявлю я маленько, вот и прозвали… — Вдруг попросил: — Слышь, дай попробовать!

Закурив, Шепетуха тут же закашлялся, сигарету подносил к вывернутым на африканский манер губам с сознанием собственной значимости. Подытожил впечатление:

— Лучше вина разбирает, аж голова кругом пошла!

— Слушай, а этот, который чернец, чего он к бабе-то полез под подол? — поинтересовался в свою очередь Мокей.

— Ась? К бабе-то? А чежь к ней не полезть, коли она баба? — Мужичишка мелко захихикал и пояснил: — Государю все дозволено, он на то и государь! Мы все его рабы, чего пожелает, то с нами и сотворит…

Серпухин снова полез чесать затылок:

— Выходит, сам Иван Грозный?..

— И так его тоже величают, Иван сын Василич… — Казалось, мужичонка еще что-то хотел добавить, но, видно из осторожности, сдержался. Заметил только, как бы между делом: — А ловко мы ушли, а? — посмотрел на низкое небо, с которого начинало накрапывать. — Сам-то откель будешь?

Окончательно пришедший в себя Серпухин передразнил:

— Откель, откель, — отсель! Местный я, из москвичей…

— Ври больше! — не поверил мужичок. — Немец ты али аглицкий купец, я по прикиду соображаю. К нам-то чего пожаловал?..

Пытавшийся осмыслить ситуацию, Серпухин отмахнулся:

— Надобность была, не твоего ума дела!

Шепетуха с сожалением бросил в грязь докуренный до фильтра окурок и наступил на него сапогом.

— Слышь, ты бы чарочку мне поставил, а? Как-никак, я тебя от верной погибели спас…

Несмотря на неопределенность ситуации и полную непредсказуемость будущего, предложение Серпухину понравилось. Он весь как-то даже оживился и не без вожделения потер руки.

— Чарочку? Это можно! Место знаешь?

— А то! — едва ли не обиженно хмыкнул Шепетуха, но тут же обеспокоился: — Вот только одет ты не по-человечески, как пить дать донесут…

— Сам-то тоже хорош, — огрызнулся Серпухин, — вырядился, как клоун, в красный кафтан и думает, что неотразим…

Шепетуха не обратил на слова Мокея никакого внимания, повторял их исключительно потому, что пребывал в задумчивости:

— Красный кафтан, красный кафтан… — Видно, на что-то решившись, рубанул воздух рукой: — А ладно, Бог не выдаст, свинья не съест! Так уж и быть, подберу тебе кое-что из своего, но не бесплатно! В таком виде все равно шагу не ступишь, тут же схватят. Только смотри, доброту мою не забудь! Не забудешь? — зыркнул испытующе на Серпухина. — Ну, тогда пошли! А насчет кафтана, — продолжал он, натягивая на уши шапку, — это ты зря, так все нынче ходят, мода у нас такая. Только не кафтан это, а ферязь. Вишь, какая ширина в плечах и без отложного воротника…

Серпухин едва поспевал за своим шустрым проводником. Теперь тот шел молча, озираясь по сторонам. Погода стояла сырая, туманная, люди им попались лишь однажды, но уж оглядели Мокея с головы до пят. Прямо игра какая-то в казаки-разбойники, давался диву Серпухин, но чувство это было лишь малой толикой того огромного удивления, которое жило в нем и требовало объяснения. Конечно, провалиться без всякой на то подготовки в эпоху Ивана Грозного было само по себе необычным, но к этому подмешивалось нечто большее, а именно то странное чувство нереальности происходящего, которое появилось у Мокея еще в той, прежней, жизни. «Просто наваждение какое-то, — кусал он губы, следуя шаг в шаг за Шепетухой, — ощущение такое, что на тебя открыли сезон охоты. Вот было бы здорово, если бы все оказалось сном! Проснуться бы сейчас в номере лондонского отеля и чтобы было утро сегодняшнего дня… Нет, тут на трезвую голову и правда не разобраться, тут надо выпить, и выпить крепко. А с другой стороны, — рассуждал Серпухин, — чего зря нервы трепать? Ну обанкротился, с кем не бывает! Ну занесла нелегкая во времена Грозного! Главное, жив, и хотелось бы верить, что здоров…

И потом, такое приключение имеет и положительную сторону: отпала надобность бегать по Москве в поисках денег, а в промежутках выяснять отношения с дурой Алиской. Пусть кто хочет, тот этим и занимается, а я пока отсижусь в шестнадцатом веке! А если придется по душе, то и вообще назло всем попрошу у царя Ивана политического убежища…»

От такого нового понимания ситуации Серпухин испытал неожиданный прилив бодрости. Перед ним наконец забрезжила та долгожданная свобода, к которой он всегда стремился. Давно ведь мечтал сорваться с резьбы и разрубить гордиев узел обстоятельств, только не знал, как это сделать. А тут все вышло само собой, так стоит ли огорчаться? Не он теперь отвечает за то, что с ним происходит, так пусть кто-то другой и отдувается! «Гори все синим пламенем, — решил Мокей и немедленно почувствовал большое облегчение. — Жизнь продолжается! Что будет, то и будет, а о проблемах станем думать по мере их поступления…»

Он сделал еще шаг и едва не сбил с ног внезапно остановившегося Шепетуху. Оказалось, они пришли. Пасмурный, дождливый денек клонился к тоскливому вечеру, погружая мир в ранние серые сумерки. Изба за забором виднелась темным силуэтом. Шепетуха закрыл за ними калитку, заложил тяжелую массивную щеколду. В занимавшем весь первый этаж подклете стоял полумрак, пахло травами и какими-то съестными припасами. Когда глаза немного пообвыкли, Серпухин увидел, что в дальнем конце помещения двигается какая-то фигура, однако какого она пола и что делает, разглядеть не смог. То ли поклоны бьет, то ли воду черпает, а только мерно сгибается и разгибается в поясе. Шепетуха тем временем поднялся по лестнице в сени, откуда сразу же донесся сварливый женский голос. О чем говорили, разобрать было трудно, только несколько раз вроде бы произнесли слово «купец», впрочем, Серпухин мог и ослышаться. Через несколько минут Шепетуха вернулся и, матерясь вполголоса, бросил на лавку ворох одежды.

— Бабы — они и есть бабы, с них и спрос, как с баб… — брюзжал он гнусаво. — На-ка, примерь! А с портами извиняй, лишних не нашлось, и сапоги тоже не сыскались…

И бросил хмурый, недобрый взгляд вверх, в сторону сеней.

В падавшем из приоткрытой двери свете Серпухин разделся до пояса и примерил принесенную одежку. Рубаха была маловата и не сходилась в горле, зато просторный кафтан пришелся почти что впору. Шапка оказалась совсем старой и дырявой, но все же, учитывая холодную, дождливую погоду, была лучше, чем ничего. Наблюдавший за ним Шепетуха согласно кивал оказавшейся лысой, обрамленной длинными патлами головой и повторял:

— Хорош, зело хорош! Порты с сапогами подкупишь, будешь похож на человека, а в темноте и так сойдет. Шапку-то на уши натяни, как положено, на затылке ее никто не носит!..

Поскольку зеркала в избе не водилось, оставалось верить Шепетухе на слово.

— Слышь, — спросил тот вдруг, — а ты что, взаправду хотел за бабу заступиться?

— Взаправду не взаправду, твое какое дело, — бросил на него хмурый взгляд Серпухин и, достав из заднего кармана брюк портмоне, протянул хозяину избы пятьсот рублей. — Тебе за труды и за одежку!