На самом деле ее задумчивость не имела никакого отношения к смирению. И к беременности. Джемма тосковала. Ее все чаще тревожило странное, непривычное ей ощущение: ее покинули. Ангел куда-то пропал и не торопился возвращаться. Обычно его присутствие было так же непреложно, как восход солнца, но в последнее время, с первых дней замужества, она перестала замечать рядом с собой его легкое дыхание. Последний раз она чувствовала его тогда, на вершине холма, впервые лежа в объятиях Оливера за несколько дней до свадьбы. Поделиться этой утратой Джемме было не с кем, любой счел бы, что она тронулась умом. Но разум ее был все так же чист, и именно этот разум говорил ей, что ангел куда-то исчез из мира вокруг.

Теперь, когда забот на ферме стало меньше, а беременность протекала легко и не доставляла никаких особенных неприятностей, Джемма чаще стала уходить к морю или на холмы. Оливеру, сделавшемуся теперь еще предусмотрительнее и заботливее, она отвечала отговоркой, что прогулки на свежем воздухе идут ей на пользу, что вредно сидеть в четырех стенах, и бог знает что еще. На самом деле она просто искала. В ней теплилась надежда, что, стоит ей сесть под сводом замка, или ступить на волнистую, как стиральная доска, песчаную отмель, или сорвать и растереть в руках веточку дикой мяты, – как она найдет его, своего невидимого ангела, хранившего ее столько лет, сколько она помнила саму себя, и даже больше. Но ее попытки были тщетными. Совсем отчаявшись, Джемма взяла машину и отправилась «на вершину мира», туда, куда впервые ехала за рулем: пешком пройти это расстояние становилось все тяжелее.

Оставив машину на тропинке, Джемма стала карабкаться вверх по крутому склону. Это была задача не из легких, тем более что живот в последнее время начинал мешать свободному передвижению, хоть Джемма и не показывала этого при родных. Она с улыбкой представила, как схватилась бы за сердце Кэтрин, если бы увидела ее сейчас, крепко уцепившуюся за серый выступ одной рукой и за пучок травы – другой. Нет, Кэтрин не суждено понять, что стихия ее дочери – пустоши, луга, развалины и холмы, она – само их порождение, и ничто здесь не может причинить ей вреда. Ей и ее ребенку.

Наконец Джемма перевела дыхание и опустилась на камень. Она не приходила сюда с того самого дня, как стала женщиной – прямо на этом мху. Сейчас, на исходе зимы, всюду свистел ветер, продирающий до костей, ненавистный ветер, и только здесь было тихо. Наверное, и правда давным-давно какой-нибудь сказочный великан сдвинул вместе два вогнутых валуна, чтобы положить на них свое спящее чадо, укрыть его от ветра, подумала Джемма. Сидеть на камне было холодно, и она поджала под себя ноги.

Отсюда открывался захватывающий, знакомый, но ничуть не менее волнительный от этого вид. Внизу разлилась каменистая равнина, вдалеке поблескивал окнами и крышами Локерстоун, в стороны тянулась гряда холмов. На отшибе были видны и развалины замка в миле к западу, и тоненькая излучина мелкой речушки. Джемма с детства любила сидеть здесь и чувствовать, что весь мир лежит у ее ног и принадлежит им двоим, ангелу и ей. Теперь она осталась одна…

И вдруг, словно в ответ на ее сетование, ангел подал ей знак, самый ощутимый за все свое существование. Джемма сейчас же поняла, со всей ослепительной ясностью осознала его замысел до конца. И со смехом подтвердила, что лучше он, пожалуй, придумать уже не мог.

Все изменилось. Задумчивость Джеммы сменилась кипучей энергией. Не было в доме дела, за которое она бы ни взялась. Но больше всего удовольствия ей стало доставлять, как ни удивительно, шитье. Она вдруг открыла в себе способности талантливой портнихи.

Началось все с того, что как-то утром после ухода Олли на работу она решила, что шить – занятие матерей, и поскольку она собирается стать матерью, и процесс скоро войдет в свою завершающую стадию, у нее есть последняя возможность познакомиться с ниткой и иголкой. Она разыскала в кладовке чемоданчик Кэтрин, где та на всякий случай хранила обрезки тканей и разные швейные принадлежности, и утащила его в спальню. Недолго думая, вытряхнула содержимое на ковер – и восхищенно замерла. Это было красивее для нее, чем стеклышки в калейдоскопе. И, что еще приятнее, стеклышки были неподвластны человеку, а эти лоскуты Джемма могла сложить в свой собственный узор. Она опустилась на колени посреди разноцветной головоломки.

Пока в голове роились образы, пальцы женщины сами нащупали игольницу в виде красно-желтой груши, быстро выбрали подходящую иглу, вдели нитку. Джемма потянула ее в рот, чтобы откусить, но тут же отдернула руку подальше:

– Джемма, – сказала она сама себе с улыбкой, и сердце почему-то защемило, – для этих целей есть ножницы…

Руки работали быстро и умело, будто только и делали, что шили всю свою жизнь с утра до вечера. Джемма сметывала вместе кусочки ткани, прикладывала их один к другому, вертела так и эдак, распарывала и собирала картинку заново, уже иначе. Она чуть было не пропустила обед, и только настойчивость Кэтрин заставила ее проглотить порцию супа и жареной камбалы, от запаха которой ее тут же замутило.

Собирая лоскуты, Джемма тихо напевала. Мелодия сама рождалась где-то в глубинах ее души. Она была то нежная, то торжественная, волнительная, и все твердила о чем-то. Сочинить такую сама Джемма не могла, поэтому была уверена, что где-то услышала ее, только вот не могла вспомнить, где именно. Оборвав мелодию на середине, она расстелила перед собой оконченную часть шитья и приложила руку к животу:

– Ну что, мое счастье, нравится тебе такая красота? Нравится… и мне нравится!

Вечером, когда Оливер готовился ко сну, Джемма расправила на кровати сшитое ею за день лоскутное одеяло. Зрелище было удивительное: разномастные ткани и узоры смотрелись не набором кусочков, а единым целым, цветастой волной, перетекающей с одного угла одеяла к противоположному. Оливер удивленно покосился на Джемму:

– Ты сама так?

Она гордо кивнула.

– А говорила, что не умеешь шить…

– Оказывается, умею. Но это только одеяло, платье-то я, наверное, не осилю…

Оливер поцеловал ее в нос:

– Вот за что я тебя люблю. Ты не умеешь скучать.

Признаться честно, Джемма ожидала большего восторга, по крайней мере, такого, какой выразила при виде одеяла бабушка Джеральдина. Но Оливер устал и не был склонен к похвалам. Джемма пообещала себе, что он еще восхитится ее умением. Когда-нибудь.

На следующий день она не вытерпела и, взяв синий «Остин», съездила в Труро за отрезом голубой фланели.

Незаметно промелькнуло несколько недель. Голубая фланель давно превратилась в руках Джеммы в хорошенький костюмчик для ребенка, пару чепчиков и основу для одеяльца. Розы были благополучно пересажены – в Локерстоун пришла весна. Земля стала черной, мягкой и рыхлой, ветер потеплел, в садах расцветали тысячи цветов, и воздух пропитывался их ароматами.

Джемма все шила. Как-то утром Роузи Сильвер, прикатившая, как и всегда, на велосипеде, протянула ей четыре модных журнала – Джемма выписала их незадолго до того.