говорил Заратустра». Поиски «сверхчеловека» и «последнего (самого презренного) человека» отражают регулирующее влияние, ибо «сверхчеловек» желает увлечь Заратустру обратно, в коллективную область усредненных людей, какой та всегда была, а «последний человек» есть, по сути, персонификация противодействия. Но «лев рыкающий» нравственных убеждений Заратустры загоняет все воздействия, в первую очередь чувство жалости, назад в пещеру бессознательного. Так регулятивное воздействие подавляется, зато тайное противодействие бессознательного не прекращается и явно проявляет себя в дальнейшем творчестве Ницше. Сначала Ницше находит себе противника в Вагнере, которому не может простить «Парсифаля»[140], но вскоре обрушивает весь свой гнев на христианство, в особенности на апостола Павла, который в некотором смысле испытал те же превратности судьбы, что и Ницше. Хорошо известно, что психоз Ницше выражался в отождествлении с «распятым Христом», а позднее – в отождествлении с расчлененным Дионисом[141]. Вследствие этой катастрофы противодействие в конце концов вырвалось на поверхность.

[163] Другим примером может служить классическая мегаломания, сохраненная для потомков четвертой главой Книги Даниила. Навуходоносору, пребывавшему в расцвете могущества, приснилось, что он обречен на гибель, если только не смирит свою гордыню. Даниил истолковал это сновидение вполне умело, но к нему не прислушались. Последовавшие события показали, что его толкование было верным, поскольку Навуходоносор, подавив регулирующее воздействие бессознательного, пал жертвой психоза, содержавшего в себе то самое противодействие, которого он стремился избежать: царь земли превратился в животное[142].

[164] Один знакомый однажды пересказал мне свой сон, в котором он шагнул в пустоту с вершины горы. Я объяснил ему кое-что о воздействии бессознательного и посоветовал воздержаться от опасных горных походов, страстным любителем которых он был. Но знакомый лишь посмеялся. Несколько месяцев спустя, во время восхождения на гору, он действительно шагнул в пустоту и погиб.

[165] Любой человек, который видел, как подобное случается снова и снова, с различной степенью драматической интенсивности, поневоле задумается. Он начнет понимать, насколько легко упустить из вида регулирующее влияние бессознательного, и осознает, что следует обращать пристальное внимание на подсознательные регулятивные процессы, столь необходимые для нашего умственного и физического здоровья. Соответственно, он постарается помочь себе, развивая самонаблюдение и самокритику. Правда, простого самонаблюдения и интеллектуального самоанализа совершенно недостаточно для установления контакта с бессознательным. Ни одно человеческое существо не в состоянии избежать неприятных ощущений, но каждый человек старается от них отстраниться, в особенности если он видит способ эти ощущения обойти. Осознание регулятивного воздействия бессознательного как раз открывает такую возможность и на самом деле устраняет немалое число неприятных ощущений. Мы в силах отказаться от великого множества окольных путей, единственной отличительной чертой которых являются утомительные конфликты. Само по себе скверно то, что мы вынуждены идти окольными путями и допускать болезненные ошибки на чужой, неизведанной территории, но заблудиться в густозаселенной местности с обилием широких дорог – уже перебор. Каковы же тогда способы получения знания о регулирующих факторах?

[166] Если нет способности фантазировать свободно, мы вынуждены прибегнуть к искусственным средствам. Основанием для обращения за помощью обычно выступает подавленное или беспокойное состояние ума, которому мы не можем найти адекватного объяснения. Пациент, естественно, может привести сколько угодно рациональных причин – достаточно сослаться, скажем, на плохую погоду. Но ни одна из этих причин не может быть по-настоящему удовлетворительным объяснением, поскольку каузальное объяснение состояний такого типа, как правило, удовлетворяет лишь постороннего – и то до определенной степени. Посторонний человек рад тому, что его потребность в каузальном объяснении более или менее удовлетворяется; ему довольно знать, откуда что берется, и он не ощущает тех вызовов, которые ввергают пациента в депрессию. Пациент же хочет знать, чего ради он страдает и как найти исцеление. В самой интенсивности эмоционального беспокойства кроется его ценность, та энергия, которой он должен располагать, чтобы преодолеть состояние ослабленной адаптации. Подавлением этого состояния или умалением его последствий рациональными доводами ничего не добьешься.

[167] Следовательно, ради овладения энергией, находящейся в «неположенном» месте, человек должен превратить свое эмоциональное состояние в основу или отправную точку этой процедуры. Он должен как можно лучше осознать собственное умонастроение, полностью в него погрузиться и перенести на бумагу все возникающие у него фантазии и ассоциации. Фантазиям следует дать полнейшую свободу, но не так, чтобы они покинули орбиту своего объекта, то есть аффекта, запустив в действие механизм ассоциативного процесса, разновидность «цепной реакции». Эти «свободные ассоциации, если цитировать Фрейда, уводят от объекта к всевозможным комплексам, и нельзя быть уверенным в том, что они как-то связаны с аффектом и не являются психическими искажениями, его заменяющими. Из предельной сосредоточенности на объекте возникает более или менее точное отражение умонастроения, которое воспроизводит содержимое депрессии либо конкретно, либо символически. Поскольку депрессия не является порождением сознательного разума, поскольку она представляет собой результат нежелательного вторжения бессознательного, образ умонастроения есть картина содержания и устремлений бессознательного, сгруппированных в депрессии. Процедура целиком равнозначна процессу обогащения и разъяснения аффекта, вследствие чего аффект и его содержимое становятся ближе к осознанию, делаются одновременно более четкими и более понятными. Эта работа сама по себе способна оказывать благоприятное и воодушевляющее воздействие. При любом исходе она создает новую ситуацию, поскольку ранее изолированный аффект обретает некоторую четкость, артикулируется в идее благодаря помощи и сотрудничеству со стороны сознательного разума. Таковы истоки трансцендентной функции, то есть коллаборации содержаний сознания и бессознательного.

[168] С эмоциональным смятением можно справиться и другим способом, не проясняя его интеллектуально, но придавая ему визуальную форму. Пациенты с определенным талантом к рисованию могут выражать свое настроение посредством рисунков. Причем не имеет значения, соответствует ли рисунок техническим или эстетическим нормам; важно, чтобы он передавал свободу фантазии и отражал желание автора выразить себя как можно полнее. В целом эта процедура мало отличается от описанной выше. Здесь тоже получают результат, на который воздействуют и сознание, и бессознательное, и этот результат олицетворяет стремление бессознательного к свету и стремления сознания к вещественности.

[169] Впрочем, мы часто сталкиваемся со случаями, когда нельзя выделить какое-то ярко выраженное настроение или депрессию, когда имеется лишь общее смутное недовольство, лишь ощущение неприятия всего и вся, нечто вроде скуки или невнятного отвращения, неясной, но мучительной пустоты. В таких случаях нет конкретной отправной точки, и ее нужно создать. Здесь необходима особая интроверсия либидо, для которой желательно обеспечить благоприятные внешние условия, наподобие полного покоя, в особенности ночью, когда либидо все равно направляется интровертно. («Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И моя душа тоже бьющий ключ»[143].)

[170] Критическое восприятие подлежит устранению. Люди, склонные к визуальности, должны сосредоточиться на ожидании проявления внутреннего образа. Как