Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Граф мог бы пригласить нас раньше, – проворчала Кете. – Мы не успеем сшить новые костюмы. – Она уже энергично зарисовывала свои идеи для нашего платья на клочке писчей бумаги. Старый черновик сонаты Брачной ночи, который я выбросила в порыве разочарования и гнева. Я ожидала, что острый удар ревности или обиды пронзит меня при виде того, как сестра превращает мою неудачу в новое произведение искусства, но ничего не почувствовала. Ничего, кроме пустоты.
– А как насчет твоей работы для мсье Шнайдера? – спросил у Кете Франсуа.
Она обратила на нас высокомерный взгляд голубых глаз.
– От вас двоих я жду, что вы внесете свой вклад в это дело. И оставите меня наедине с моим гением.
Я бы расхохоталась, если бы не чувствовала себя настолько лишенной собственной творческой искры.
– Да, мэм. – Я собрала отвергнутые наряды и перенесла их на стол в соседней комнате, где ко мне присоединился Франсуа, смирившийся с мыслью провести еще одну долгую ночь при свете свечи.
– А если Йозеф вернется, – крикнула она нам вслед, – передайте ему, что и он от этого не освобожден!
Мы с Франсуа еще раз переглянулись. Не когда Йозеф вернется.
А если.
Третья свеча наполовину прогорела, когда Йозеф, наконец, вернулся.
Полторы свечи назад я отправила Франсуа в постель и перенесла свою работу в переднюю. На протяжении бесконечных часов штопки и шитья я думала о том, что, хотя мои пальцы довольно шустро и ловко обходились с клавишами или струнами, при работе с иглой и нитью они были совершенно безнадежны. Я очень хотела помочь сестре всем, чем смогу, но еще больше я хотела увидеть брата, когда он вернется домой.
– Где ты был? – я старалась говорить тихо, чтобы не разбудить Франсуа. Мы с Кете спали в комнате, а юноши – в передней.
Йозеф молча развязывал шнурки на ботинках.
– Нигде, – ответил он. Его тон ничего не выражал, но то было намеренное, продуманное равнодушие, говорившее красноречивее любых слов.
Хотя свеча освещала лишь небольшую часть комнаты, мне показалось, что я разглядела темные следы грязи на подошвах его ботинок и на кайме плаща.
– Лжец, – спокойно сказала я, склонив голову над шитьем. – Ты снова ходил на кладбище, я же вижу.
Мой брат выпрямился.
– Да, – сказал он. – Это единственное место в этом богом забытом городе, где я могу дышать.
Кладбище Святого Марка находилось в двух с половиной милях от внешних стен города. Также это было единственное во всей округе место с дикой природой, открытыми пространствами, деревьями и травой, где почти никогда не бывало людей, если не считать мертвых под ногами.
– Знаю, – спокойно сказала я.
И я знала. В городе, куда бы ты ни свернул, ты никогда не удалялся больше чем на полшага от соседа и его хлопот. Лошади, пешеходы и сточные канавы наводняли улицы, аллеи и бульвары. Все топтали одну и ту же мерзостную слякоть и вдыхали один и тот же прокисший воздух, и за каждым углом находился новый незнакомец, новая потенциальная опасность, которую следовало избежать. Здесь не было места, не было пространства, не было уголка, где можно было остаться в одиночестве, подумать, побыть. Каменное кольцо вокруг города стало для меня такой же тюрьмой, как моя жизнь в Подземном мире в качестве невесты Короля гоблинов.
Йозеф расслабил плечи, но его поза оставалась напряженной.
– Там я чувствую себя как… как дома.
Дом. Пока мы сюда не приехали, я никогда не задумывалась о том, что такое дом. Большую часть жизни дом для меня был там, где жила я и те, кого я любила. Домом была гостиница и моя семья.
Домом была Роща гоблинов и молодой человек с мягким взглядом.
– Знаю, – вот и все, что сказала я. Больше сказать было нечего.
Йозеф молчал. Тишина между нами имела свое направление, и ее удары были направлены на меня. Я чувствовала себя беззащитной перед холодностью брата, и каждое невысказанное слово вонзалось в меня как нож между ребер. Вена стала нашей Вавилонской башней, и наш разговор зашел в тупик из-за моей мании и его меланхолии. Но между нами отсутствовало не только общение, но и общность. Когда-то мы с Йозефем могли часами находиться рядом, не разговаривая, просто пребывая друг с другом здесь и сейчас. Потом он брал смычок, я опускала руки на клавиши, и мы начинали разговаривать через звук, мелодию, музыку. Когда-то, когда-то, когда-то.
Всюду была тишина.
Я заметила, что скрипичный футляр брата стоит возле двери.
– Я вижу, ты играл.
«Поговори со мной, Зефф. Посмотри на меня. Заметь меня».
– А ты не сочиняла, как я вижу, – парировал он, не оглянувшись на меня.
Я зашипела, больно уколовшись иглой. На поверхность шелка, над которым я работала, упала капля крови, расплывшись в подобие лепестка мака на снегу. Я беззвучно выругалась. Несколько часов работы потрачены впустую. Я не знала, что скажу Кете, когда она проснется.
Йозеф стоял далеко от свечи, и выражение его лица скрывал мрак.
– Промой ткань студеной соленой водой, – велел он. Скрывшись в комнатах, где мы хранили приправы, он вернулся с тряпкой и тазом, в котором было немного соли. Из умывальника он взял кувшин с водой и налил немного воды в посудину. Забрав у меня шитье, окунул краешек тряпки в раствор и начал брызгать на пятно.
Как он узнал, что нужно делать? Откуда? Все то время, что мой брат проводил где-то там, оставалось для меня тайной. Чему он научился у маэстро Антониуса? Чем занимался долгие недели после того, как старый виртуоз умер и он затерялся в лабиринтах Вены? Однажды я спросила об этом Франсуа, но это оказался тот единственный раз, когда мы друг друга не поняли. Юноша не смог рассказать мне, что с ними произошло. Не смог. Или не захотел.
Едва различимый красный след заживающего синяка мелькнул на бледном предплечье брата. Я чуть не задохнулась от ужаса.
– Зефферль…
Услышав свое детское прозвище, он замер, но когда увидел, что я не мигая смотрю на его запястья, тут же опустил рукава.
– С остальным справишься сама, – коротко сказал он и сунул шитье мне обратно.
– Зефф, я…
– Тебе нужно что-то еще, Элизабет? – спросил он. – Если нет, я пойду в постель.
Он использовал мое полное имя, и это было все равно, как если бы он дал мне пощечину. Для него я всегда была Лизель, только Лизель, раз и навсегда.
– Мне нужно… – начала я, но замолчала. «Мне нужно, чтобы ты ко мне вернулся. Мне нужно, чтобы ты был цельным. Ты нужен мне, чтобы быть цельной». – Мне нужно, чтобы ты со мной поговорил, Зефферль.
Он посмотрел мне прямо в лицо.
– Что я могу тебе сказать?