Впервые я увидел, как мама плачет, в пять лет. Она стояла в кухне у окна и пыталась не подать виду, что чем-то расстроена. Солнце только всходило, увеличиваясь в размере.

– Что ты делаешь? – спросил я.

Намного позже я понял, что когда она сказала «Горюю», то имела в виду не время дня.[13]

Небо теперь было черным от дыма. Когда обвалилась крыша, вверх взлетели тысячи искр. Приехала вторая пожарная команда. Пожарных выдернули из-за стола, из душа, из гостиной. Через бинокль я мог прочитать имена, которые блестели на спинах их форменных курток, будто буквы были инкрустированы бриллиантами. «Фитцджеральд». Мой отец взял шланг, а я завел машину и уехал.

Дома мать была в панике. Она вылетела из двери, как только я подъехал.

– Слава Богу, – произнесла она. – Мне нужна твоя помощь.

Она даже не оглянулась посмотреть, иду ли я за ней. И я понял: что-то с Кейт. Дверь в комнату моих сестер была выбита, а деревянная рама расколота. Сестра все еще лежала в постели. Вдруг она ожила, резко поднялась, и ее вырвало кровью. Пятно расплывалось по ее рубашке, по цветастому одеялу, по красным макам, которых уже нельзя было различить.

Мама присела рядом с ней, убрала назад ее волосы и прижала полотенце ко рту Кейт, когда ее опять начало рвать – опять кровью.

– Джесси, – спокойно проговорила она. – Папа на вызове, и я не могу с ним связаться. Нужно, чтобы ты отвез нас в больницу, я буду с Кейт на заднем сиденье.

Губы Кейт блестели, как вишни. Я взял ее на руки. Она была легкая, только острые кости выпирали через футболку.

– Когда Анна убежала, Кейт не пускала меня к себе в комнату, – рассказывала мама, торопливо шагая рядом. – Я дала ей время немного успокоиться. А потом услышала кашель. Мне необходимо было попасть внутрь.

«Поэтому ты высадила дверь», – подумал я, и меня это не удивило. Мы подошли к машине, и она открыла дверь, чтобы я уложил Кейт на заднее сиденье. Я выехал со двора и еще быстрее, чем обычно, понесся через весь город до шоссе, а оттуда – в больницу.

Сегодня, когда родители с Анной были в суде, мы с Кейт смотрели телевизор. Она хотела включить свой сериал, но я послал ее подальше и включил вместо этого канал «Плейбой». Теперь, проезжая на красный свет, я жалел, что не дал ей посмотреть этот тупой сериал. Я старался не глядеть на маленькое белое пятно ее лица в зеркале заднего вида. Кажется, за такое время можно было бы и привыкнуть, что подобные случаи уже не должны заставать врасплох. Вопрос, который нельзя задавать, пульсировал у меня в голове: «Неужели это конец? Неужели это конец? Неужели это конец?»

Как только мы въехали во двор больницы, мама выскочила из машины, чтобы помочь мне вынести Кейт. Это, наверное, было впечатляющее зрелище: я с истекающей кровью Кейт на руках и мама, хватающая за руку первую попавшуюся медсестру.

– Ей нужны тромбоциты, – командует мама.

Кейт забрали, но еще несколько минут, после того как врачи и мама исчезли вместе с Кейт за стеклянной дверью, я стоял с согнутыми руками, не соображая, что мне уже ничего не нужно держать.

Доктор Шанс, онколог, которого я знал, и доктор Нгуйен, которого я видел впервые, сказали нам то, что мы уже и так поняли: почки не справлялись со своими функциями. Мама стояла рядом с кроватью Кейт, крепко держась за штатив капельницы.

– Еще не поздно делать пересадку? – спросила она. Будто Анна не подавала в суд. Будто это ничего не означало.

– Кейт в предсмертном состоянии, – ответил доктор Шанс. – Я говорил вам раньше, что не знаю, перенесет ли она подобную операцию. Теперь же шансы уменьшились.

– Но если бы был донор, – возразила она, – вы бы сделали операцию?

– Погодите. – От волнения у меня изменился голос. – А моя почка подойдет?

Доктор Шанс покачал головой.

– Обычно для пересадки почки полная совместимость не обязательна. Но это не стандартная ситуация.

Когда врачи вышли, я почувствовал на себе мамин взгляд.

– Джесси, – проговорила она.

– Не то чтобы я хотел быть добровольцем. Просто я хотел, ты знаешь… знаешь.

Внутри у меня все горело, как тогда, когда загорелся склад. Что дало мне право верить, будто я чего-то стою, тем более сейчас? Что дало мне право думать, что я могу спасти свою сестру, если я даже не могу спасти себя самого?

Глаза Кейт открылись и смотрели прямо на меня. Она облизнула губы – они все еще были в крови – и стала похожа на вампира. Только живого. Еще живого.

Я наклонился ближе, потому что у нее не хватило бы сил протолкнуть слова через весь тот воздух, что был между нами.

– Скажи, – произнесла она одними губами, чтобы мама не услышала.

Я ответил так же беззвучно:

– Сказать? – Я хотел убедиться, что правильно понял.

– Скажи Анне.

Но тут дверь в палату с шумом распахнулась, и мой отец заполнил помещение дымом. Его волосы, одежда, кожа – все пахло гарью, и я посмотрел вверх, ожидая, что сработает пожарная сигнализация.

– Что случилось? – спросил он, направляясь прямо к кровати.

Я выскользнул из палаты. Здесь я уже был не нужен. В лифте прямо под знаком «Не курить» я подкурил сигарету. Сказать Анне. Что сказать?

По чистой случайности или по задуманному судьбой плану все три клиентки в парикмахерской были беременны. Мы сидели под колпаками сушек, сложив руки на животе, словно три Будды.

– У меня есть три варианта: Фридом,[14]Ло[15]или Джек, – сказала девушка рядом со мной, которой красили волосы в ярко-розовый цвет.

– А если будет девочка? – поинтересовалась женщина, сидевшая с другой стороны.

– Так же.

Я спрятала улыбку.

– Голосую за Джека.

Девушка прищурилась, глядя на испортившуюся погоду за окном.

– Слит[16]тоже красиво, – задумчиво протянула она и начала пробовать имя на вкус. – Слит, собери игрушки. Слит, солнышко, поторопись, а то опоздаем на концерт.

Она достала из кармана своего большого комбинезона блокнот и карандаш и записала имя. Женщина слева улыбнулась мне.

– Это у вас первый ребенок?

– Третий.

– У меня тоже. У меня два мальчика. Надеемся, нам повезет.