Писал я долго и старательно, обдумывая каждое слово. Менее всего я хотел разжалобить Николая Ивановича своими горестями. Кроме того, следовало растолковать, почему я сбежал от частного пристава Вейде, да так, чтобы у вице-адмирала не возникло желания задавать мне вопросы. Раньше я хотел поведать ему про Натали, но сейчас, сидя в госпитале, передумал – во всяком случае, писать о ней было бы верхом нелепости. Письмо могло оказаться где угодно. Я решил, что расскажу о Натали при личной встрече – и то, если буду полностью уверен в благожелательном отношении к себе господина Шешукова. Все ж я не только был несправедливо обвинен в двух смертях, но и действительно заколол, в лучшем случае, тяжело ранил напавшего на меня человека.

Драку на амбарном чердаке я также хотел изобразить правильно, чтобы не выглядеть забиякой и показать, что иного способа справиться с незнакомцем я не имел. И, наконец, я назвал фамилию фельдшера, оказавшего мне покровительство, чтобы ответное письмо было доставлено на его имя.

Затем я стал искать, кому бы доверить послание.

Как я и полагал, в госпитале находились казаки, что привезли своих раненых товарищей, а теперь собирались обратно в крепость. Я окликнул одного, показавшегося мне знакомым, и назвал имя приятеля своего, казачьего урядника Соколова. Это сразу расположило ко мне собеседника, и я вручил ему письмо, поручив передать господину вице-адмиралу в собственные руки.

Казаки ускакали, а я растолковал старому фельдшеру, насколько голоден, и получил на кухне миску пресловутого госпитального габерсупа и хороший ломоть хлеба. Оставалось ждать какого-либо ответа от вице-адмирала.

Скажу сразу – никакого ответа я не дождался.

Пожалуй, я прямо сейчас опишу, что произошло в кабинете Николая Ивановича Шешукова, чтобы стало ясно, какую роль сыграло в моей судьбе злосчастное совпадение.

Я уверен – получи вице-адмирал мое письмо так, как было задумано, и имей он возможность прочитать его в одиночестве, он непременно пришел бы мне на помощь, может статься, отправился к фон Эссену, и общими усилиями отцы-командиры нашли бы выход из положения. Впоследствии, когда мы с Николаем Ивановичем встретились, он подтвердил это и сообщил мне кое-какие подробности.

Воля Божья была такова, что казак с моим письмом явился в порт несколько минут спустя после частного пристава Вейде. Он страстно желал поскорее окончить свое поручение и умудрился проскочить к вице-адмиралу без доклада. Вейде в тот миг находился в кабинете.

– Чего тебе надобно? – спросил Шешуков.

– От господина Морозова к вашему высокопревосходительству пакет! – браво отрапортовал казак и удалился, весьма довольный содеянным.

– Морозов пишет вам, господин вице-адмирал? Сие прекрасно! – с тем частный пристав протянул руку за письмом.

Он уже успел доложить о том, что на меня пало вполне обоснованное подозрение в двух убийствах и что скрываюсь я неспроста.

Николай Иванович, убежденный, что я в этом письме объясняю подоплеку своих дел и привожу достойные оправдания, письмо вскрыл и стал читать вслух. Тут и выяснилось, что меня впору обвинять в третьем убийстве, к огромному удивлению и вице-адмирала, и частного пристава.

Шешукова Вейде несколько побаивался и потому предложил такое решение: послать за мной людей туда, где я скрываюсь, доставить меня не в часть, а в порт, к прямому моему начальству, и задать все вопросы в присутствии вице-адмирала. Вейде понимал, что Шешуков будет меня защищать, но решился на это, убежденный, что три убийства – слишком веский аргумент даже для самого благорасположенного командира.

И далее частный пристав сам себя перехитрил. Ему следовало согласиться с вице-адмиралом, который предлагал послать за мной кого-то из служащих канцелярии на бричке. А Вейде по немецкой своей подозрительности предположил, что канцелярские чиновники – мои приятели, они предупредят меня о беде, дадут мне возможность скрыться, а потом доложат, что сыскать меня не удалось. Поэтому он отправил за мной полицейских, да еще со строгим наказом – хоть из-под земли откопать, а привезти.

Прибыв на Лазаретную улицу, полицейские устроили настоящий переполох. Дело в том, что гарнизонный госпиталь представлял собой в некотором роде городок, со своим храмом и кладбищем. Полицейские принялись с большим шумом искать моего приятеля-фельдшера. Служители побежали по дорожкам, громко выкликая его имя.

Я находился в храме Пресвятой Богородицы «Живоносный источник». В моем положении лучшее, на что я мог употребить свободное время, была молитва. Она оказалась услышана – при выходе из храма я увидел служителей, разыскивавших фельдшера. Я остановил одного и расспросил. Так я узнал, что в госпиталь пожаловала полиция, и сразу сообразил, кто ей на самом деле надобен.

Отчаяние мое было велико: выходило, что единственный мой защитник предал меня. И куда теперь деваться – я понятия не имел.

Разум подсказывал, что наилучшее решение – идти в порт, прямо к Шешукову, и клясться в своей невинности. Но даже если бы я сам не рассказал про Натали, полицейские, проверяя каждое мое слово, добрались бы, чего доброго, до той беседы с подлецом Штейнфельдом, в которой шла речь о пустующем жилье в домах его знакомцев и родни. А поскольку во всем мною сказанном стали бы искать повода для обвинения, то частный пристав Вейде вполне мог бы отправить своих людей к булочнику Бергеру на Большую Песочную. Ибо Вейде весьма неглуп…

Натали, разумеется, подтвердит каждое мое слово – и те три часа моей жизни, что вызывают у полицейских подозрение, получат разумное объяснение. Но тогда разом явится и причина для убийства – ревность. То, что Анхен, ревнуя меня, могла узнать о моей новой избраннице сведения, которых никто знать не должен, могло бы послужить отличным поводом вонзить ей в сердце кортик.

Все оборачивалось против меня. И я, заскочив за церковь и сбежав через госпитальное кладбище, понятия не имел, куда деваться дальше.

Наконец мне пришло в голову бежать в Ревель к Сенявину. Но денег на такое путешествие я при себе не имел, а идти пешком за три сотни верст, или сколько там набегало, было опасно – в военное время народ настороже, и господина во флотском мундире, который путешествует пешим порядком и без багажа, могли живо скрутить и препроводить в ближайшую полицейскую часть.

Я вообразил себе эту картину – и тут меня осенило, ведь мундир ко мне гвоздями не приколочен!

Имевшихся при мне денег вполне хватило бы для небольшого маскарада. И я даже знал, где могу приобрести кафтан и штаны местного жителя – в рыбацком поселке, на несколько верст ниже по течению за Цитаделью. Мне как-то доводилось там бывать, и я знал, что рыбаки, народ ушлый, не станут задавать опасных вопросов. С другой стороны, Вейде вряд ли додумался бы искать меня у рыбаков.

Называлось это селение, если память мне не изменяет, Меленгравен, то бишь Мельничная канава. Очевидно, там имелась мельница, которой я не приметил. Я решил, что пешком доберусь туда без особых затруднений. Но пришлось огибать городские луга, куда жители предместий выгоняли свой скот. Война войной, но коров требовалось и пасти, и кормить, и доить. Так что я, сделав немалый круг, подумал, что доберусь до рыбацкого селения уже ближе к вечеру. Однако сбился с пути, слишком рано свернув влево и вышел к Двине раньше времени.