Лобачев загорелся. Ему очень хотелось вперед.

– Может быть, еще застану Ворошилова! – объяснил он свое нетерпение.

Я ему разрешил отправиться с передовым отрядом, но только в бронемашине. И член Военного совета уехал.

Тронулась колонна штаба и управления, вытянувшись по одной дороге.

Понятным было общее желание быстрее переправиться через реку и встретиться со своими. Невольно ускорив движение, мы близ моста почти наступили на хвост головного отряда, который несколько растянулся. И в этот момент над перелеском, который мы проезжали, взвилось кольцеобразное облако, и тут же раздался взрыв.

Машины, находившиеся в голове колонны, в том числе и моя машина, рванули вперед. Чем руководствовались мы тогда, совершая этот бросок, трудно объяснить, но мы это проделали и, выскочив на открытое пространство, сразу попали под обстрел крупнокалиберных пулеметов и танковых пушек.

Все стали рассыпаться в цепь.

На ходу сориентировавшись, я приказал частью сил колонны подкрепить передовой отряд, который уже вел огневой бой, находясь на западном берегу Гжати. Машины – убрать с дороги и замаскировать. Восемнадцатой дивизии – одним полком сковать противника у Гжатска, а главными силами попытаться прорваться значительно севернее.

Дело выглядело так. БТ-7 из головного охранения вырвался немного вперед, наскочил у моста на противотанковую мину и подорвался. По приближавшемуся отряду враг открыл автоматный и пулеметный огонь. В броневик Лобачева угодил снаряд-болванка (позже его нашли внутри машины). Отряд спешился и вступил в бой. Мост оказался взорванным.

Тут подоспели мы, и вовремя, потому что, видя малочисленность наших, немцы пытались переправиться через реку.

Эта попытка была отбита.

Сведения летчика оказались ложными. Он нас направил прямо в лапы врага, случайно или нет – не знаю.

Итак, дорога, по которой мы надеялись прорваться к своим, была уже перехвачена вражескими частями. Без переправочных средств форсировать Гжать мы не могли. Вести затяжной бой – бессмысленно, так как противник стянул бы сюда достаточно сил и разделался с нами.

Перед Гжатском временно остались заслоны, а все наши силы незаметно для немцев совершили маневр на север, двигаясь перекатами. Отойдя на значительное расстояние, мы все еще слышали разрывы бомб на гжатском направлении. Над нами пролетали на большой высоте немецкие самолеты, но нас не атаковали.

И опять мы в пути. Двигаемся, опрокидывая немногочисленные вражеские отряды и обходя крупные группировки, собирая всех, кому удалось прорваться через внутреннее кольцо окружения. Видимо, это кольцо не столь уж плотное. Противник крепко держал лишь основные коммуникации.

Были найдены броды через Гжать, и в ночь на 9 октября мы благополучно переправились на противоположный берег. Не описываю всех событий, всех стычек с немцами, захвата и обеспечения переправ. Следуя на восток, мы вскоре выскользнули из сжимавшихся клещей внешнего фронта противника.

Только в лесах севернее Уваровки – в 40 км от Можайска – удалось наконец-то связаться со штабом фронта. Получили распоряжение прибыть в район Можайска.

В этот же день прилетели У-2 за мной и Лобачевым. Я дал указания Малинину о переходе на новое место, и мы направились к самолетам. Малинин на минуту задержал меня:

– Возьмите с собой приказ о передаче участка и войск Ершакову.

На вопрос, зачем это нужно, он ответил:

– Может пригодиться, мало ли что…

В небольшом одноэтажном домике нашли штаб фронта. Нас ожидали товарищи Ворошилов, Молотов, Конев и Булганин. Климент Ефремович сразу задал вопрос:

– Как это вы со штабом, но без войск шестнадцатой армии оказались под Вязьмой?

– Командующий фронтом сообщил, что части, которые я должен принять, находятся здесь.

– Странно…

Я показал маршалу злополучный приказ за подписью командования.

У Ворошилова произошел бурный разговор с Коневым и Булганиным. Затем по его вызову в комнату вошел генерал Г. К. Жуков.

– Это новый командующий Западным фронтом, – сказал, обратившись к нам, Ворошилов, – он и поставит вам новую задачу.

Выслушав наш короткий доклад, К. Е. Ворошилов выразил всем нам благодарность от имени правительства и Главного командования и пожелал успехов в отражении врага.

Вскоре меня вызвали к Г. К. Жукову. Он был спокоен и суров. Во всем его облике угадывалась сильная воля.

Он принял на себя бремя огромной ответственности. Ведь к тому времени, когда мы вышли под Можайск, в руках командующего Западным фронтом было очень мало войск. И с этими силами надо было задержать наступление противника на Москву.

Вначале Г. К. Жуков приказал нам принять Можайский боевой участок (11 октября). Не успели мы сделать это, как получили новое распоряжение – выйти со штабом и 18-й стрелковой дивизией ополченцев в район Волоколамска, подчинить там себе все, что сумеем, и организовать оборону в полосе от Московского моря на севере до Рузы на юге.

События развертывались стремительно.

14 октября мы прибыли в Волоколамск, а 16-го немецкие танки уже нанесли удар по левому флангу нашей армии.

Надпись на фотографии: «Дорогой жене и другу на память. Костя. 3 ноября 1942 года»

Генерал Малинин своей настойчивостью спас прадеду если не жизнь, то честь. Если бы он не настоял на том, чтобы Рокоссовский, получивший устное распоряжение, потребовал письменный приказ комфронта о выходе со штабом из наметившегося окружения, если бы не проследил, чтобы командарм взял этот приказ с собой, возможно, дело кончилось бы военным трибуналом. И, конечно, какое счастье, что был этот приказ Конева – необъяснимый и тогда, и сейчас, – который спас от окружения штаб 16-й армии, внесший позже огромный вклад в исход войны.

Военкор, писатель Александр Бек, приезжавший в армию Рокоссовского, когда она сражалась на Волоколамском направлении, написал о командующем и его соратниках очерк «Штрихи», в котором привел такой разговор с командующим:

«Пели „Стеньку Разина“. Подошла строфа: Чтобы не было раздора Между вольными людьми…

– Святые слова! – сказал Рокоссовский.

– Почему святые? – спросил я.

– Потому что на войне все совершает коллектив.

– А командующий?

– Командующий всегда должен это помнить. И подбирать коллектив, подбирать людей. И давать им развернуться.

– А сам?

– Сам может оставаться незаметным. Но видеть все. И быть большим психологом.»

Штаб Рокоссовского был известен своей слаженной работой и тем, что переходя с фронта на фронт, командующий всегда брал с собой «своих»: начштаба Малинина, командующего артиллерией Казакова, начальника бронетанковых войск Орла, начальника тыла Антипенко и др. И лишь один раз уже на финальном этапе войны он изменил этой традиции. Когда Сталин сообщил прадеду, что его переводят с нацеленного на Берлин 1-го Белорусского фронта на 2-й Белорусский, он, зная об этой «слабости» Рокоссовского, сам предложил ему взять друзей с собой на новое место службы. Но прадед отказался, поскольку брать Берлин было их общей мечтой, и он не мог лишить их возможности ее исполнить. Прощаясь с друзьями на вечере, посвященном Дню Артиллерии 19 ноября 1944 года, Рокоссовский с трудом сдерживал слезы. За годы войны его штаб не только сработался, но и сроднился, это была настоящая фронтовая дружба на всю жизнь.