В открытые ладони Ирины упал заплетенный косичкой лунный луч. Она крепко сжала пальцы, чтоб удержать хоть ненадолго серебряные волосы луны.

– Но… замуж, замуж пренепременно. – Плоское лицо его лоснится. Жарко ему, воротник рубашки врезался в шею. Ослабил узел галстука, вертит головой. Давит под мышками пиджак. В такое пекло – пиджак! Отскочила пуговица. Стук! – закатилась под кресло.

Ирина с тоской глядела на него. «Господи, когда же он уйдет наконец!»

Она вдруг не сдержалась:

– Оставьте Пашу в покое! – Сказала и тут же пожалела.

– Павла Евгеньевича? А что у нас с Павлом Евгеньевичем? Ситуация у него, прямо скажем, непростая. – Николай Андреевич потер сухо шуршащие руки. – Контракт, то да се…

Ирина с удивлением вскинула на него глаза. О чем он говорит? Что ему надо?

– Был у него конфликт с Аллой Семеновной…

– Опять Алла? Но ведь была записка! Теперь все.

Николай Андреевич плавно провел рукой перед собой.

– Ну, допустим, была какая-то там записка. Умеючи-то я вам и за Пушкина предсмертную записку напишу. – Николай Андреевич неожиданно коснулся голого колена Ирины. – Не о том вам надо думать, Ириночка. Семейное счастье, как известно, все залечивает… Уют, то да се… Детки пойдут. А мне главное, дело закрыть. Начальство, знаете, требует, в архив, в архив…

Прозвенев мухой, погасла последняя лампочка в люстре, и сквозь ажур оконных штор луна наполнила комнату бледным точечным светом.

Он щелкнул пальцами, зажав потный скользкий щелчок между большим и средним пальцем. Зазвенел телефон.

Ирина, не двигаясь, тупо уставилась на аппарат.

– Трубку, трубку возьмите! – почти приказал Николай Андреевич.

Ирина очнулась. Пьяный голос Павла.

– Ты сама виновата!

«Это он, Павлик. Павлуша. Что с ним? Задыхается, глотает слюну. Сорванный голос».

– Не догадалась? Ха! Ведь я проверить тебя хотел. Порыв, безоглядность – это не для тебя! – Он вдруг рассмеялся странным незнакомым голосом. – Вернулась моя красавица. Слышишь? Вернулась. Пошутила. К тетке в Минск ездила. Вон она лежит уютненько, клубочком свернулась. Алла, Аллочка, красавица моя. Одним глазком глядит, смеется. Паленым пахнет от волос.

Ирина услышала ее голос:

– Иди ко мне, ну иди же…

Не выдержав, Ирина выронила налитую до краев голосом Павла трубку.

Ту-ту-ту!..

Николай Андреевич подхватил телефонную трубку. В лицо Ирине дохнуло чем-то удушливо-гнилостным. Она увидела близко его лицо, он наклонился над ней, уперся ладонями в ручки ее кресла.

– Что, больно? Сердчишко-то жмет? Ревнуешь? До смерти?

Ирина прижалась к спинке кресла, отстраняясь от его едкого дыхания. Он попятился к окну, застилая дырявый лунный свет. Шторы льнули к нему, вытягиваясь дымными столбами.

Дыхание остановилось в груди. Там, где только что стоял, отстраняя столбы тюля, Николай Андреевич, она увидела вытянутую рюмочкой тонкую фигуру. Черные волосы скользкой волной облили плечо. Повернула голову. Тусклый, задернутый бархатом глаз глядит и не видит. Все больше чернея, словно обуглившись, хотя казалось, это уже сама сердцевина мрака ушла в кружева.

Да нет, померещилось. Это Николай Андреевич. Мертвое, пустое лицо. Николай Андреевич, расплавляясь, беззвучно утекал в дверь, исчезая в открывшейся непроглядной темноте.

С утра город опять заволокло гарью с пожаров на востоке.

Телевизор продолжал гудеть. Ирина тупо уставилась на экран. За маленьким столиком сидел президент, а напротив него кто-то круглолицый, узкоглазый, которого она не знала. Диктор сказал: он начальник Газпрома. «Ах, это те, что в подземелья воду закачивают!» – подумала Ирина. Узкоглазый надул щеки, отчего его впалая грудь опустилась еще ниже, и сказал, что они готовы всем погорельцам выдать антенны-тарелки для спутникового телевидения, бесплатно.

Ирина озадаченно нахмурила брови. «Они там, что, все посходили с ума?! Или, может быть, это я сошла с ума».

Внизу глухо бухнула дверь подъезда.

«Нет, он где-то здесь. Он оставил тут свою темную опасную волю, отпечатки пальцев на подлокотниках кресла, пакостный гнилой след на ее лице. Я буду сидеть зажмурившись, если я его опять увижу, не смогу, сердце не выдержит. Задохнусь…

Что-то холодное у горла. Плоское, острое. Нож…

Нет, нет, нет… Не открою глаза. Никогда. Красным налились веки. Он меня зарезал. Кровь стоит в глазах.

Телефон. Звонит и звонит. А-а. За окном сумерки. Утро, день, вечер? Который час?»

Телефон звонит и звонит.

– Алло!

– Котенок мой, все спишь?

– Уже нет.

– Я звонил тебе вчера? Ночью?

– Ну да! У тебя была Алла.

– Да не будь ты дурой! Не была она у меня. Она с этими японцами за моей спиной закрутила… В общем, все срывается!.. Они заключили новый контракт. На ее имя. Все вы, женщины…

Ту-ту-ту.

Чужой разговор в телефоне:

– … притом, как я говорил, все эти окончательные решения всегда превосходны. Только одно в них нескладно: обычно узнаешь о них слишком поздно, а тем временем все еще идут горячие споры о давно решенных вещах…

«Боже мой! За что мне такое проклятье! Когда же все это началось? Что же это такое? Что с Пашей? То говорит, что любит, то звонит, что она опять у него. Комочком свернулась, змея. Он никого не любит, он контракт с японцами любит. Нет! Больше ни о чем не думать».

Ирина решила еще раз пройти до Белорусского, будто могла там найти то, что потеряла, хотя и сама не знала что. «Ведь именно там все и началось, кажется. Ну, да. Точно. Там, у «белки», что-то со мной произошло».

Опустевший вокзал. Отмененные электрички. Одинокая старуха, не зная с кем ей поговорить, вцепилась руками в Иринину сумочку:

– И-и, милая. Даже железо жары не выдержало. Рельсы распухли. Знаешь, девочка, вот тот самый стук колес – это об зазоры на рельсах. Их нарочно делают, чтобы летом рельсам, когда потеплеет, было куда вытягиваться. Металл он тоже от жары расширяется, а зимой колеса тук-тук…

Ирина едва смогла вырвать сумочку из цепких рук старухи и, не оглядываясь, пошла прочь от вокзала. Вышла на Грузинский вал. Будка старика армянина заперта намертво тяжелым амбарным замком.

Она еще раз оглянулась на будку сапожника…

«Экзамены!» Она вдруг живо вспомнила свой отвратительный безотчетный страх. Душная аудитория в здании Иняза на Крымском валу. Еще его едко окрестили – «Институт невест с владением языком». В сквере толпились сотни девиц, мечтающих об иностранном принце. Конкурс был огромный! Она недобирала баллы. По литературе ей нужна была только пятерка! Профессор был очень похож на этого старого сапожника: черный, горбоносый, ближневосточных кровей. Вылитый сапожник!