Но из Киева отвечали, что походу на Итиль не бывать! Владимир о том и не помышляет. А что идет в Киев какой-то Илья, из беглых подданных Хазарского каганата, так ведь мало, что ли, их, бродников, скитается по дальним местам и пустыням? Придет час – изловим! Не он первый, не он последний! Пусть пока на воле потешится, как скотина, в луга отпущенная, тело нагуляет, а там его и словить можно, и если не на невольничий рынок отправить, то к какому-нибудь делу, для Хазарского каганата нужному, приладить… Скажем, на Византию или на Кавказ в поход. Там рабов либо добыть, либо голову сложить… И то и другое Хазарскому каганату на пользу. Князь же Владимир стольно-киевский никаких военных приготовлений не ведет и воинов не сокликает. А Илья этот, карачаровец муромский, идет неизвестно кем званный и для какой службы – неведомо. Самочинно.

«А что? Не напасть ли на Карачарово городище? Не взять ли там рабов для рахдонитов с Шелкового пути?» – запрашивали киевских иудеев из Хазарии.

«Нет! – отвечали знающие люди. – И Муром, и Карачаров отстоят от Волги-реки далеко. Илья ушел из городища, почитай, один, только несколько с ним дружинников-гридней. На пальцах пересчитать всех можно. Карачаров дружиной не уменьшился. И хоть невелика она, а пока воины кагана от Волги до городища доберутся – все люди из города убежать успеют, и в лесах их не найти. А дружина карачаровская много может вреда поделать. Кроме того, сейчас все племена в тех украинах залесских не в миру живут. А приди кто со стороны, пленить да неволить, – враз помирятся. И тогда они – сила!»

В каганате помнили, как объединились хазары горные и речные с иудеями-пастухами, когда на Дербент напали арабы. И как из этого единения родился Великий Хазарский каганат.

– Не надо врагов усиливать! – таков был приказ кагана. – Брать рабов из-за Урала. А украины Залесские пока не трогать. Для сей нивы время жатвы еще не подошло.

Потому успокоило чиновников хазарских самое главное сообщение: «У князя Владимира стольнокиевского денег на содержание даже небольшого нового отряда нет. Потому пойдет назад от Киева Илья-карачаровец несолоно хлебавши… Отпущенный восвояси за ненадобностью. Были бы у Владимира деньги – давно бы большое войско собрал. А так все бояре да гридни наперечет. И о том Илье-карачаровце ничего такого, чтобы его в дружину брать князю, не известно. Ничем он не прославлен и ни от кого не знаем! За что в княжеском терему его привечать да в гриднице, и без того переполненной, его оруженосцам место давать?» На том и позабыли на время про Илью.

А он шел неторопко по дороге, давно запущенной – со времен Святослава да Олега, что на камских болгар ходили да по Волге Итиль разорять сплавлялись, – не чищенной, не загаченной, буреломом заваленной да кустами проросшей, а где и леском молодым.

Калики перехожие дошли с ним до ловов и родовых рек мери соловой, белоглазой да и в сторону подались. Сказались – в Новгород…

Илья остался без советчиков и попутчиков. Крепко запало ему в душу все, что говорили старцы киевские, калики перехожие. Не просто понял он то, что они ему толковали, а сердцем принял: слава и сила державы грядущей – в Киеве. А сила Киева – в единении всех племен и языков в единый монолит, сплавленный верой православной. С теми думами и шел князю служить. Много он про Владимира худого слышал, да ведь не Владимиру служить шел, но князю киевскому: выходило, что, кроме как вокруг Киева, державу не сложить. Либо будет новая страна и народ в ней новый, либо никакого народа вскорости не станет – всех изведут лютый хазарин да варяги заморские.

Понимал он, что князю он вовсе не нужен! Мало ли кто придет службы княжеской искать… Ни родства, ни свойства у него в Киеве нет. Калики перехожие, конечно же, рассказали, кто в православной общине помочь Илье может, но сама-то община в Киеве не в большой чести. А монахи хоронились в древних пещерах, в переходах подземных киевских, где их никто достать не мог, а то бы давно на хазарские деньги перерезали бы всех.

Нужна была Илье слава, потому что родством он не вышел и знатных родаков не имел. Слава – вот что выше знатности, слава – вот что человека безвестного сразу всеми знаемым делает. Долго думал над этим Илья, и в седле качаясь в такт хлынце Бурушки косматенького, и у костров ночных, а пуще всего в молитвах ко святым угодникам и Заступнице Богородице.

– Господи, помоги, Господи, вразуми! Возьми щит заступничества Своего, покрой меня милостью Твоею, ибо не о себе помышляю, но о всем народе православном… – шептал Илья, встречая молитвой рассветы.

Отроки, что шли верст на пять впереди Ильи, вернулись с вестью:

– Дале дороги нет! Разбойник соловый, белоглазый перекрыл. Поборы самочинно творит и берет пошлины подорожные как ему вздумается. А того ведь разбойника все страшатся, и в такую он силу вошел, что пошлины ему загодя высылают, да и то, расплатившись, никто без опаски не ездит, потому соловый истинно разбойник. Слова не держит, и ежели что из товаров или коней ему приглянется – берет без стыда, а борониться станешь – лютой смертью казнит.

– Что ж он так своевольничает? – удивился Илья. – Аль на него управы нет?

– А какая тут управа? Князь киевский далеко, а хазары сюды, в леса дремучие, не заходят; в полной своей власти пребывает разбойник. Так что силы у нас малые – надо бы места эти округ объехать!

А гридень карачаровский посетовал:

– Надо бы не конно идти, а на стругах по рекам сплавляться! Вот бы и миновали места эти разбойные.

– Как не так! – сказал Илья. – На реке как раз хазарам не то варягам в зубы и въедем! Они на каждом перекате заставы держат, а такие пошлины дерут, что нам весь Карачаров заложить придется, и то до Киева выкупов не хватит! Нельзя рекой идти!

– Смотри! – вздохнули отроки. – Ты у нас набольший!

– Силы у нас малые! – посетовал гридень. – А то бы заломать его, сатану! А придется тайно лесами обходить!

– Не придется! – сказал Илья.

Ночью, переобувшись в лапти, с одним ножом у пояса, пошел вперед, да не прямо, а здоровенного крюка от дороги загнул так, что к заставе мерянской подошел с тылу, никем не замеченный.

Была застава промеж двух болот на гати поставлена, как раз где гать из болота выходила на крепкую землю. Здесь роща была густая, дубовая. В лунном свете разглядел Илья и помосты, для засадных стрелков понаделанные, и укрытия их тайные. Все ему открылось, как разбой чинился: обоз либо конного путника на открытом безлесном болоте далеко видать. Вот его издали соловые и примечали, посвистом своим малым подымали всю засаду, к разбойному нападению изготавливались. А как проезжий – конный ли, пеший – к твердой земле подходил, где вовсе гать узкой становилась, путали его свистом лютым да криком, а может, и еще чем… Кони-то от страха, от неожиданности с гати сшибалися, в болотине вязли, тут их голыми руками и брали…

– Не так страшен черт, как его малюют! – сказал Илья, воротясь под утро к своим. – Многих соловей поклевал, а нами авось подавится. – И завалился спать до полудня.