Минут через десять, аккуратно опустив за собой покрытую дерном дверцу, Дэвид из канавы вглядывался в дом, отыскивая в нем признаки жизни. Затем опустил взгляд и, увидев следы на лужайке, выбранил себя.

– Ну конечно! – прошептал он. – Роса! Мне следует быть осторожнее.

Онслоу-Террис, 12а, ЛОНДОН, ЮЗ 7

Вторник, 21 июля 1992

Дорогой дядя Тед!

Сегодня утром пришло Ваше письмо. Я перечитала его много раз. Во-первых, потому, что почерк у Вас очень неразборчивый и некоторые двусмысленные фразы ставили меня в тупик. Во-вторых, потому, что в письме немало такого, что озадачило меня по совершенно иным причинам. Что касается почерка, я, к примеру, долгое время гадала, что Вы имеете в виду, говоря об «омулевых пропилеях» Дэвида. Я знаю, Дэвид очень любит животных, и все-таки Ваше выражение представлялось мне до крайности странным, пока я не догадалась, что речь идет об «отроческих прелестях». В другом месте Вы называете себя представителем Валенсы, что также показалось мне несколько неожиданным. Теперь я думаю, что на самом деле Вы написали «Богемы». А уж наткнувшись на фразу «ведь я, если называть вещи своими именами, твой сменный шиньон», я и вовсе решила, что виски лишило Вас последнего разумения. Однако потом, приглядевшись к написанию Вами различных букв и свыкнувшись с Вашим почерком, я поняла, что это означает «твой платный шпион».

Что и приводит меня к самому главному. Тед, мне не хочется, чтобы Вы считали себя гадюкой, которую пригрели на своей груди Логаны, или какой-то подколодной змеей Суэффорда. В самом начале письма Вы упомянули о троянском коне – это тоже плохая аналлегория. Вы старинный друг Майкла и Энн Логан, приехавший к ним в гости. Вы – крестный отец одного из их сыновей. Что же такого странного в том, что Вы поживете у них немного? Конечно, это правда, что именно я попросила Вас поехать в Холл, правда и то, что я плачу Вам за передачу мне Ваших впечатлений, но я делаю это в полной уверенности, в полной уверенности, что стоит Вам пробыть там недолгое время, как Вы обнаружите: Ваши собственные инстинкты писателя и друга Логанов внушают Вам желание остаться с ними подольше. На самом-то деле я уверена, что Вас оттуда и палкой выгнать не удастся. У Вас столько же оснований относиться к себе как к платному шпиону, сколько у серьезного фотожурналиста – считать себя пронырливой ищейкой.

Вам может казаться, что, ввязавшись в эту историю, Вы просто потакаете капризу умирающей невротички, достаточно обезумевшей, чтобы щедро платить Вам. Возможно, так оно и есть. Вот уже месяц, как я перебираю в уме случившееся, спрашивая себя, не приснилось ли мне все это. Некоторое время назад я обратилась к священнику, и он сказал мне, что «умирающим людям часто являются видения». Я повидалась и с психиатром, и он сказал то же самое, хоть и другими словами: «Травмированный разум обманывает себя реалистичными образами, которые служат посредниками между желаемым и страшной реальностью. В смысле более широком общество проделывает то же самое с помощью кино – и телеиндустрии». Что-то в этом роде. И все-таки я знаю, что знаю то, что я знаю. Мне не хочется ставить Вас в неловкое положение, говоря, что мне теперь известно: Бог существует, Он совершенен и так же реален, как ручка, которую я сейчас держу в руке. Случалось ли Вам бывать в жарких странах, в каком-нибудь испепеляюще знойном месте и вдруг попасть там в прохладу собора либо храма? Или войти с лютого, обжигающего щеки мороза в согретую живым огнем комнату? Представьте себе это ощущение долгожданного уюта и удовольствия и возведите его в десятую степень, в двадцатую, в какую хотите, и Вы все равно даже не приблизитесь к чувству, которое охватывает человека в присутствии Бога.

Я написала, что не хочу ставить Вас в неловкое положение, но, похоже, поставила. Вы, наверное, скажете, что я поставила в такое положение только себя саму, но это неверно. Пока же я лучше не стану в это углубляться.

Я так благодарна Вам за полноту Вашего первого письма. Я вовсе не нахожу его «до крайности бессвязным»: абсолютно все, о чем Вы рассказали, мне интересно. Я даже не против того, что Вы отпускаете шутки на мой счет. Думаю, Ваша грубость объясняется неприязнью ко мне, обратившей Вас, как Вы считаете, в подобие проститутки или шпиона. Я ничуть не обижена этим, мне только жаль, что Вы чувствуете себя несчастным и «лезете на стену». Какое замечательное выражение.

Ваш рассказ о Питере Камбрике показался мне очень интересным. Я только не могу поверить, что он, ощущая себя таким «целостным» и пребывая в состоянии «экстаза», смог проделать что-то, требующее ясного самосознания, например прицелиться и нажать на курок. Одна моя довольно странная врачевательница пыталась привести меня в схожее состояние, это было частью процесса, которому предстояло, предположительно, исцелить и очистить мою кровь. Ее метод был как-то связан с альфа – и тета-ритмами мозга. «Биологическая обратная связь» – так она его называла. Мы, группа ее пациентов, больных лейкемией и СПИДом, собирались все в одной комнате, ложились на кушетки и пробовали расслабиться настолько, чтобы начать генерировать, излучать или испускать – уж не знаю, что именно, – наши тета – и альфа-ритмы, а затем она пыталась заставить нас установить прямую связь с нашими телами.

«Представьте себе, что ваша кровь – это кристальной ясности поток, абсолютно чистый и абсолютно прозрачный, – говорила она. – Вообразите, как он плавно, с журчанием, течет через ваши тела. И посмотрите, глубоко под его поверхностью лежит спутанный клубок сорной травы. Вам кажется, что вы не сможете до него дотянуться, но это не так. Вы можете, можете окунуть в поток руку и достать этот клубок. Наклонитесь, опустите руку, возьмите пучок, сожмите его в кулаке. Он студенист. У него консистенция студня. Начинайте растирать его пальцами. Вы можете сжать его, размять и почувствовать, как он распадается. И пока он распадается, вы снова окунаете руку в воду, и поток уносит остатки растертой травы. Вся она распутывается, растекается, и крохотные частички ее уплывают, уносятся течением и теряются в море. Теперь река снова чиста, свободна и прозрачна».

Все это продолжалось часами и стоило, как Вы понимаете, не одну тысячу. И ведь действительно изменяло что-то в моем сознании. Но все-таки, как бы я ни расслаблялась, всякий раз, когда она говорила, чтобы я растерла пальцами студень, я опускала взгляд на свою ладонь (мысленно, конечно) и что-то в моем мозгу заставляло траву опять становиться жесткой, волокнистой, спутанной и неразрушимой. Я старалась снова обратить ее в студень, в подобие разварившегося спагетти, и растирала ее, растирала, думая, что смогу победить, но демон, засевший в моем мозгу, вновь понукал меня увидеть в самой сердцевине спагетти новый узелок грубых, черных волокон. Так оно и продолжалось – одна часть моего существа требовала, чтобы я растерла траву, другая же понуждала признать, что она злокачественна и неразрушима. Когда очередной сеанс завершался, как и все остальные, я мило улыбалась целительнице, чтобы не обидеть ее (смешно, если вспомнить о том, сколько денег мы ей перетаскали), и говорила, что ощущаю удивительный покой, сознавая при этом: узелок где был, там и есть.