Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А-а… вот ты где! А я тебя разыскивал, нужен был, – сказал Брянцев Ельшину.
Поздоровались. Аня поцеловала дядю в щеку, кивнула Гришину. Брянцев поднял трубку телефона:
– Дежурного… Директор говорит. Найдите инженера Шаврова и попросите приехать ко мне… Да, да, домой. – Положил трубку, проворчал: – Вместе и обсудим этот вопрос, не откладывая.
– Какой вопрос, Василий Фомич? – поинтересовался Ельшин.
– Жалуется на меня товарищ, и, между нами говоря, правильно жалуется. Предшественник мой его в черном теле держал, я стал директором – тоже не балую. А в результате страдает важное дело.
– По-видимому, Шаврову мало того внимания, которое вы ему систематически уделяете? – догадался Ельшин.
– Неужели? – негодующе обратился к директору Гришин. – Вот ведь до чего неуживчивый человек!
Брянцев посмотрел исподлобья на собеседников, сказал устало:
– А зачем ему с нами уживаться? Дело-то действительно страдает. И какое дело! – повернулся к Ельшину: – Ты с опытами инженера Шаврова знаком, Виталий?
– Немножко, понаслышке, Василий Фомич, Раз секрет – мне ни к чему в него нос совать, – в голосе Ельшина слышалась сдержанная обида.
– Засекретить-то я его засекретил, да и забыл о нем, – досадуя на себя, признался Брянцев. – Ну, теперь все пойдет иначе, я в Москве слово дал.
Ельшин с готовностью произнес:
– Если моя помощь потребуется, только скажите, Василий Фомич, сил не пожалею…
– Спасибо, Виталий, может и потребуется твоя помощь. – Обернулся к Ане – А что мать?
– К встрече готовится, – улыбнулась девушка.
– Пойду, нагряну коршуном, – засмеялся Брянцев. Сказал Гришину: – А вы, Тарас Ильич, подождите пока, я быстро…
Гришин решил не мешать молодым людям, прошел в садик. Но разговор у Ани с Ельшиным что-то не клеился, а тут еще Пашка-инвалид без толку мотался взад и вперед, как всегда молчаливый, с погасшими глазами дегенерата. Потом появился инженер Шавров. Аня оживилась:
– Сейчас я скажу Василию Фомичу о вашем приходе, – и быстро скрылась за дверью.
– Присаживайся, Алеша, – по-хозяйски предложил Ельшин, но Шавров отказался.
Небольшого роста, просто одетый: брюки под ремешок, украинская рубашка с распахнутым воротом; темноволосый, кареглазый, невидный, даже, пожалуй, щуплый. Шаврова можно было бы отнести к той категории обычных, ничем не примечательных людей, которых издавна принято именовать середняками, если бы не нечто в облике, что выделяло его: крупные и даже несколько резкие черты лица, умный взгляд, уверенные движения. В этом человеке сразу же бросались в глаза незаурядный ум, воля, сильный характер.
– Как живем-можем, Алексей Иванович? – иронически обратился к нему Ельшин.
– Благодарю, не жалуюсь.
– Вот и неправда, жалуешься, и высоко жалуешься, аж в Москву. А то ли было бы обратиться ко мне за помощью, глядишь, может я кое-что и смог бы сделать… И как специалист авторитет имею, и в сем доме не чужой.
– Ну зачем же вам утруждать себя, – неопределенно усмехнулся Шавров.
– Зазнался, Алеша, – огорчился Ельшин. – Я к тебе, как друг…
Шавров недобро взглянул на Ельшина:
– Что-то не понимаю я вас, Виталий Ефремович… Слишком часто слышу от вас о нашей дружбе, а вот когда она была – не припомню.
– До чего же ты ершист, честное слово, – примирительно сказал Ельшин. – Вознесся, теперь и дружба моя тебе не нужна. Боишься, к славе твоей хочу примазаться? Мне твоей славы не нужно, да и не видно пока славы этой. Может, все твои опыты кончатся пшиком, еще ничего не известно. А забывать о той помощи, что я тебе оказывал, – нехорошо, Алеша.
Шавров помрачнел.
– Вы – инженер со стажем, я – без году неделя, из простых сталеваров, вуз окончил без отрыва от производства, все это так, – заговорил он со сдержанным гневом, – однако это еще не дает вам права демонстрировать ваше несуществующее превосходство надо мной, болтать о вашей мифической помощи мне.
Как бы развивалась эта беседа, сказать трудно, ее прервал Брянцев, радушно встретивший молодого инженера. Вскоре на веранде появился Гришин, неспешный, важный.
– Василий Фомич, – произнес он, осматриваясь, – где же хваленая картина, привезенная вами из Москвы? Что-то не вижу ее. Мне интересно, я ведь сам в некотором роде художник…
Брянцев шутливо ударил себя по лбу:
– Совсем забыл! Виталий, картину тебе привез. Перед самым отъездом нагрянул твой дружок, художник Васильев, и передал в подарок тебе эту вещь, на память.
Ельшин растроганно сказал:
– Спасибо вам, Василий Фомич. А Васильев – молодец. Я его творчество уважаю.
– Чего там уважать, не понимаю. Так – мазня какая-то. А где она? Ее увез Михеев, куда же он ее дел?
Откуда-то подала голос Степанида:
– А чевой-то тут в тряпке завернуто?
– Где?
– Да вот, около плиты.
Брянцев заглянул за дверь.
– Она и есть. Картину к огню поставил, ну и ну.
– От Сеньки иного и ожидать было нечего, – пренебрежительно заметил Гришин. – У него на уме только глупости.
Картину Ельшин с кухни притащил, но открывать не стал.
Вошла Зинаида Савельевна, предложила накрывать на стол в гостиной: к вечеру посвежело, того и гляди пойдет дождик. Брянцев пригласил Шаврова в свой кабинет для делового разговора. Ельшин снова уселся на диване с «Огоньком». Гришин нерешительно топтался рядом.
– Как подвигаются дела на любовном фронте? – вежливо осведомился инженер.
– Тише вы, ради бога! – испугался Гришин.
– Здесь же вашей жены нет, – рассмеялся Ельшин.
– Ну, знаете, Виталий Ефремович… – обиделся Гришин.
Ельшин добродушно рассмеялся:
– Не надо трусить, Тарас Ильич, вам это не к лицу! Внешность благообразная, солидная, а храбрости маловато. Так как же с той, заезжей?
Гришин заискивающе понизил голос:
– При моем жаловании трудно добиться успеха, Виталий Ефремович.
– Не прибедняйтесь, дачку вон какую отгрохали…
– Нашли о чем вспоминать, – жалобно сказал Гришин. – То было совсем другое время, а сейчас вот нет и полсотни рублей – сводить знакомую в ресторан.
Ельшин погрозил пальцем:
– Опять под деньги подговариваетесь? Сколько вам еще?
– Боюсь и просить, я у вас и так в долгу, как в шелку.
– Бросьте жеманничать… Сколько все-таки? Только, чур, ни одной живой душе ни слова, а то пойдут разговоры.
– Понимаю, Виталий Ефремович. Мне как-то неудобно…