Америки, на которых от сотворения мира не произрастало ничего полезного для человека, но которые способны дать в год целых три урожая, стоит только трижды их засеять.

Итак, благодаря урокам Жака Ева умнела, а благодаря собственным своим стараниям хорошела и обещала стать редкой красавицей.

Поначалу, хотя у нее были большие глаза, безупречно правильные черты и великолепная фигура, Ева производила на тех немногих посторонних людей, которым случалось ее видеть, впечатление тягостное и почти отталкивающее; чтобы стать красивой, ей нужно было ожить.

Доктор разбудил Еву, и в ней проснулась совсем иная красота — исполненная души, жизни и мысли.

Лицо ее, прежде вечно хранившее одно и то же хмурое выражение, каким-то чудом преобразилось и заиграло тысячью красок.

Без сомнения, в эту восхитительную оболочку вдохнуло жизнь то чувство, для которого в нашем языке нет особого названия; немцы называют его Gemut, англичане feeling, a мы, пожалуй, назвали бы «душевностью» или «сердечностью». Прежде ничто не могло растопить ледяной правильности холодных, неподвижных черт Евиного лица; прежде оно было всегда одинаковым, отсутствие мысли накладывало на него печать небытия; теперь же в зависимости от переживаемых девушкой впечатлений, отражавшихся на лице Жака, чьи радости и печали тотчас становились ее радостями и печалями, облик Евы постоянно менялся.

Вместе с любовью к ней пришло кокетство — эта, если можно так выразиться, приправа любви. Прежде нисколько не заботившаяся о том, как она выглядит, Ева стала с превеликим тщанием выбирать себе наряды, расчесывать и укладывать свои длинные волосы — одним словом, стремилась быть красивой.

Узы, связывавшие Жака и Еву, с каждым днем становились все более тесными, влечение этих двух существ друг к другу — все более настоятельным.

Без сомнения, оба всецело пребывали во власти той силы, которая, по мнению ученых, правит миром, а по мнению поэтов, — людьми; силы, которую первые называют притяжением, а вторые — любовью.

Впрочем, слово «любовь», как бы нежно и выразительно оно ни звучало, не способно передать все своеобразие тех магнетических нитей, что протянулись между этими молодыми людьми.

Таинственное сродство сиамских близнецов, волею природы обладающих двумя душами, но одним телом, движение гелиотропа, тянущегося к солнцу, связь земных морей с луною — все эти явления, описанные учеными и поэтами, могут дать лишь весьма опосредованное и неполное представление о том, в какой душевной близости жили Жак и Ева.

Они ощущали, угадывали, искали друг друга, мысленно говорили друг с другом в тишине лесов, в вечном пении ручьев, во всеобщей гармонии природы. В едином порыве устремлялись они ко всему, что произрастает на земле и тянется к небесам. Если один заболевал, другой страдал от боли. Если Жак краснел, легкий румянец тотчас окрашивал щеки Евы. Если им было весело, губы обоих трогала одинаковая улыбка. Их волновали одни и те же книги, каждый угадывал мысль, промелькнувшую в мозгу другого. Они составляли одно существо, одушевленное двойной любовью; их связывал некий двойной эгоизм.

Они, можно сказать, пили жизнь из одной чаши.

Желая выразить это совершенное сходство их чувств, Жак звал Еву сестрой, Ева звала Жака братом, однако эти слова, как и все прочие, были бессильны передать своеобразие их отношений, единственных в своем роде.

Нежнейшие свои признания, которые Жак стыдился произнести вслух, ибо отношения его с Евой при всей их близости отличались полным отсутствием плотского начала, совершенной невинностью, — так вот, нежнейшие свои признания Жак поверял деревьям, под сенью которых Ева любила сидеть; ветви их трепетали у девушки над головой, листья их уподоблялись тысяче гибких зеленых язычков, и в их смутном шепоте сердце Евы умело расслышать все, что хотело открыть ей сердце Жака!

Магнетизм, подобно древней магии, располагает собственными тайными средствами и знаками, позволяющими преображать естественные соотношения вещей и даже переменять их вкус, вид и природу. Жак не раз совершал подобные чудеса для Евы. По его велению розы начинали пахнуть фиалками, вода превращалась в вино, на столе умножались кушанья, а деревья в саду засыхали и вновь зеленели. Разумеется, происходило все это не в реальности, но лишь в уме существа, подвергнутого гипнозу. К этому-то и стремился Жак — он желал создать вокруг Евы сказочный мир, подвластный его воле. Жак пользовался своим грозным умением лишь на благо Еве. Сделавшись ее богом, он стремился довершить не довершенное Создателем.

Однажды Жак отправился навестить заболевшего бедняка, жившего в одном льё от Аржантона; операция, слишком сложная, чтобы ее можно было передоверить кому-нибудь другому, затянулась, и Жак задержался у больного на два часа дольше, чем собирался. Желая проверить, насколько усовершенствовал он свою способность передавать Еве свои мысли на расстоянии, он взял чистый лист бумаги, отточил перо и, не обмакнув его в чернила, написал невидимыми буквами, которые не мог прочесть никто, кроме Евы:

«Задержался на два часа. Не тревожься, милая сестра, и жди меня в пять часов под древом познания добра и зла.

Твой брат Жак».

«Древом познания добра и зла» доктор называл яблоню, подле которой Ева впервые залилась румянцем.

Он прикрепил записку к ошейнику Сципиона и приказал псу отыскать Еву.

Сципион кинулся исполнять приказание.

Еву он нашел на берегу ручья, из которого имел обыкновение пить; девушка вынула из-за ошейника записку и, хотя лист бумаги был совершенно чист, прочла ее.

У Евы не было часов, но, даже не взглянув на небо, чтобы узнать, высоко ли стоит солнце, она точно угадала, когда подойти к яблоне. Без пяти пять она была уже на месте.

Ровно в пять Жак, вошедший в сад через потайную калитку, уселся на скамью под яблоней рядом с Евой.

Он не мог сдержать радости: Ева стала ясновидящей.

Дело происходило прекрасным осенним вечером. Двое влюбленных, гордые друг другом, наслаждались счастьем жить, видеться, сливаться в одну душу; они дышали полной грудью и с каждым глотком воздуха, кажется, вдыхали аромат небес.

По торжественному и сосредоточенному выражению лица Жака Ева тотчас поняла, что он собирается сообщить ей нечто очень важное и сокровенное.

В самом деле, доктор смотрел на девушку с особенной нежностью и серьезностью.

— Ева, — сказал он, — до сих пор я оказывал на ваш организм воздействие, необходимое, чтобы привести вас в то физическое и нравственное состояние, в каком вы находитесь теперь, но отныне я отрекаюсь от своей власти над вами. С этой минуты мое магнетическое могущество на вас больше не распространяется; я возвращаю вам тройственную свободу — свободу души, сердца и ума; я возвращаю вам свободу чувства и воли, дабы вы слушались не меня, но лишь самое себя. Прежде мы никогда еще не говорили с вами о союзе, который заключают меж собой мужчина и женщина и который называется браком; каковы обязанности людей, вступивших в брак, я объясню вам позже, ведь пока речь идет только о помолвке. До сих пор вы жили в уединении, теперь для вас настала пора узнать мир и выбрать себе мужа.