— И что? — спросила я.

— Сегодня в половине двенадцатого он приглашает тебя к себе на собеседование.

Я пожала плечами:

— Почему бы не прогуляться? Погода стоит хорошая. Лето, однако. Ты на машине, конечно? Тогда — тем более.

* * *

Резиденция Канторовича на время его приездов в Тарасов находилась в старом двухэтажном особняке в историческом центре города. До Волги рукой подать, но вокруг все было тихо. Шумы большого города не залетали на эту маленькую боковую улочку. Особнячок был отделан снаружи и изнутри модным в наши грустные дни пластиком. Но смотрелось неплохо. Этот дом нефтеперерабатывающий комбинат содержал как гостиницу для особо важных гостей и партнеров. Совершенно понятно, что важнее самого Канторовича и быть никого не могло. Поэтому он здесь и жил.

Около входа, у проезжей части, рядом с белой дверью переминался высокий парень в камуфляже с гордой нашивкой на рукаве «Эсток» в черном гербовом щите. Помимо надписи, еще было изображение какой-то собаки и шпаг, пистолетов и прочей атрибутики взрослого детства. Круто, одним словом.

Григорьев остановил «Форд» через дорогу напротив и, поставив его на сигнализацию, повел меня к особняку. Охранник встал в стойку, Григорьев ему кивнул, и мы прошли в небольшой холл с высоким потолком, покрытым блестящей лепниной. На широкой лестнице, ведущей на второй этаж, стояли двое: еще один камуфляжный парень и — на ступеньку выше его — парень в сером костюме. На этом костюме и кончалась зона действия «Эстока». Оставив меня в холле, Григорьев поднялся на пару ступенек и представил меня этому парню. Тот поговорил по мобильному телефону, который он держал зажатым в кулаке, и нам было разрешено подняться.

На втором этаже мы попали в холл размером поменьше, помаялись там с минуту, и нас пригласили в кабинет босса.

Льва Давидовича я видела неоднократно по телевизору и сразу же узнала, но единственное, что меня немного удивило, так это его рост, вернее, отсутствие у него такового. Те полтора метра, которые я заметила, ростом можно было назвать только из грубой лести.

Хотя и здесь прятался свой плюс: я ему сразу же понравилась. Это было очевидно.

В кабинете, обставленном просто: два стола и кресла вокруг них, помимо босса, находился еще один человек. Канторович вышагивал широкими — в его масштабе — шагами по ковру, заложив руки за спину, изредка подергивая лысой головой.

Второй — моложе и, разумеется, повыше — сидел сбоку от председательского стола и листал бумаги, лежащие перед ним на столе в папке.

— Это вы? — выкрикнул Канторович, подбегая ближе. Что за радость у человека смотреть на женщину снизу вверх?

— Кажется, — кивнула я, — а это вы?

Григорьев кашлянул и начал крутить официальные витиеватости:

— Лев Давидович, это частный детектив Иванова Татьяна Александровна, Татьяна…

Канторович отмахнулся от него и сразу пожал мне руку:

— Иванова — это псевдоним? Оригинально! — Он чмокнул губами и, показав нам на кресла, опять забегал по ковру.

— Никакой шумихи и официальности! — выдал он резко и без вступлений. — Самое главное — сроки! — после следующего пробега: — Я хочу знать четко!

Выдав эти тезисы, Лев Давидович словно выдохся и медленно направился к своему креслу.

Мы с Григорьевым уже сидели за конференц-столом напротив друг друга.

— Моя фамилия Котляревский, — подал голос молодой, примерно тридцатипятилетний, мужчина, сидевший над бумажками, — я буду осуществлять общую координацию… — Он помялся, покосился на тестя и закончил: — Процесса.

Я наконец-то рассмотрела его. Светловолосый, с очень аккуратной прической, темный костюм в мелкую полоску и кричащий галстук. Он казался очень вдумчивым и осторожным в словах и поступках.

— Да! — раздраженным голосом сказал Канторович.

Он посмотрел на меня и поднял брови, словно удивляясь, какого черта я здесь делаю, если он уже все сказал.

Пауза затянулась, и Котляревский опять поднял свою опущенную голову, Григорьев зашевелился в кресле и стал делать непонятные движения руками, очевидно, привлекая мое внимание.

— Можно мне сказать? — спросила я у босса.

— Конечно, я же жду! — тут же ответил он.

— Мне нужно содействие вашей охраны и допуск на квартиру…

Канторович замахал руками:

— Семен все организует. Еще?

— Возможно, придется много ездить…

— Вот с ним будешь ездить, — Канторович показал на Григорьева, — еще?

— Гонорар 1000 долларов в день плюс спецрасходы, плюс страховка.

Теперь уже паузу дал Канторович и подергал себя за крылья носа, потом ткнул в Котляревского:

— С Семеном обсудите. Еще? Все?

— Почему с ним, а не с вами? — удивилась я.

Все трое, не мигая, взглянули на меня, и, похоже, каждый подумал одно и то же.

— Согласен, — вздохнув, сказал Канторович. — Еще? Все?

— Пока все, остальное, я думаю, будет решаться в рабочем порядке, — сказала я.

Канторович поднялся:

— Рад был познакомиться!

— Я тоже… И, кстати, забыла, — он мгновенно напрягся, — я должна увидеть видеозапись!

— Зачем? — впервые за все время Лев Давидович задал вопрос медленно и тише, чем обычно.

— Мне нужно посмотреть помещение.

Он моргнул, бросил взгляд на Котляревского, тот — на него. После чего Канторович подозрительно взглянул на Григорьева и ответил мне:

— Согласен.

Еще раз вздохнув, Канторович спросил Котляревского:

— Где она?

— У вас в портфеле, Лев Давидович.

Канторович махнул мне:

— Сегодня увидишь. Теперь все?

— Все, Лев Давидович.

На этом аудиенция окончилась. Мы с Григорьевым вышли и начали спускаться по лестнице.

— Куда сейчас? Командуй, шеф! — обратился он ко мне.

— Шеф у нас ты, а едем мы на место действия, — ответила я, — в квартиру то есть, где она находится?

* * *

«Белая башня» была видна со всех сторон. Она возвышалась и над гостиницей «Московской», стоящей от нее на квартал выше, и над комплексом зданий областной администрации. Я еще ни разу не бывала внутри «башни», но не испытывала особого пиетета к ее помпезности. Даже более того: как коренного горожанина она не могла меня не раздражать излишеством внешних наворотов. Вот уже лет пять, как торчала эта «башня» на самой границе старого и нового города, а все равно казалась не на своем месте.

Мы подъехали, и Григорьев оставил машину чуть ли не за поворотом от «Белой башни». Когда архитекторы впихивали сюда сей плод освобожденной мысли, про стоянку-то они и забыли.