И тут он получил удар в голову такой силы, что его отбросило к стене. В глазах затанцевали красные головастики. Лоб будто бы разрезало на две половины, и, казалось, ткни сейчас пальцем в черепушку, и откинется назад крышка на хлипкой скобе, как на проржавелом алюминиевом бидоне. По виску потекла струйка тёплой крови.

Кирилл Кабанов стоял в шаге от него и массировал костяшки пальцев.

Страшно почему-то не было. Костик понял, что его физиономия приняла далеко не последний на сегодня удар. Нарушено правило, ради которого и родилась вся его философия: джибоба бить нельзя.

Кабан считал его мысли, точно пластиковую карточку прокатал по продольной ссадине на лбу.

— Ну, чё, выходит, джибоба можно бить? — произнёс он с усмешкой. — Теория неприкасаемости трещит по швам?

И прибавил пару высокоградусных выражений.

Костик молчал. Любые слова, которые можно было бы в этот момент произнести, — нелепы и унизительны. Джибобы не унижаются. И, к тому же, в эти доли секунды ему вспомнилось что-то про «честь прекрасной дамы». Да, девочка прекрасна. Даже слишком. Это немного утешало. Кабану он отвечать не собирался.

Джибобы НИКОГДА НЕ ОПРАВДЫВАЮТСЯ!

Кабанов исподлобья зверем смотрел на противника, не отводя глаз. Так глядит вожак стаи. Костик видел такое на дачном пустыре: бездомный пёс, на которого не мигая смотрел более сильный кобель, отводил взгляд, прижимал морду к земле и, наконец, признал чужое первенство, сдался, упав на спину, — лежачего не бьют. Костик ощущал сейчас какое-то родство с этим псом. Чего ждёт от него вожак? Что он, как шавка, упадёт на спину и заскулит, умоляя о пощаде? Не бывать этому! Он уставился Кабанову прямо в зрачки, стараясь не отвести взгляд.

— В гляделки играть надумал? — ухмыльнулся тот и невероятно быстро, удерживая руки Костика, вытащил мобильный из его кармана. Костик было дёрнулся, но получил удар локтем по подбородку.

Боль заморозила мозг, отключила рубильник самосохранения. Костик рванулся вперёд и со всей силы пнул Кабана головой в живот. Не ожидавший нападения от «слабого», Кабанов не сумел удержать равновесие и начал заваливаться назад, отчаянно махая руками, словно криво сколоченная ветряная мельница. Через миг он грузно осел на пол, но тут же легко вскочил, как Джеки Чан. Костик изловчился и со всего маху вмазал по кабановской челюсти. Кирилл был намного крупнее его, но не зря же Костик подтягивался по пятьдесят раз! Руки были сильные, и удар вышел первоклассным. Кабанов вновь пошатнулся, но удержался на ногах.

— Ах, ты!..

Следующий нешуточный тык поймала уже переносица Костика. В глазах почернело, поплыли рваные голубые круги. Он схватил ртом воздух, захлебнулся и понял, что пол уходит куда-то вбок, выливается через подоконник сквозь стекло на карниз, накрывает волной наблюдателя-голубя. Сознание ещё пополоскало немного его мозг в мутной водице и выключило свет одним щелчком.

* * *

Когда Костик открыл глаза, первое, что он увидел, были вытянутые лица Кабанова и Хоменко. А первое, что ощутил, — прикосновение холодных пальцев, которые поддерживали его затылок, трогали виски, теребили щёки, искали пульс на запястье. Костику показалось, что пальцев этих намного больше, чем полагалось для четырёх рук, сколько им там положено быть — двадцать? Точно больше: они были и на шее, и на лбу, и, похоже, на рубашке возле сердца. Натуральный двумордый спрут с длинными ледяными щупальцами, да и у того, по фантазийной логике, их должно быть на порядок меньше!

Перед глазами закружились спиралью тучи чёрных мошек. Костик повернул голову направо — мошки тоже переместились вправо, потом осторожно, едва ощущая шею, налево — рой последовал за его взглядом.

— Хорош меня лапать, я вам не девчонка, — на автомате выговорил Костик, ещё не совсем соображая, что произошло.

— Фу ты, Рымник, напугал! А мы никак у тебя пульс не найдём. Думали, ты того! — Хомяк нервно и тоненько заржал и добавил крепкое выражение, смысл которого дошёл до Костика только в общих чертах.

Картинка в глазах медленно фокусировалась, превращалась в осмысленную. Все трое находились в пустом актовом зале, Костик лежал на ковровой дорожке, под головой был мягкий, пахнущий куревом чужой свитер.

— Мы тебя сюда перетащили, а то в коридоре, сам понимаешь, народ шастает, — Кабанов протянул пятерню, помогая сесть.

Костик пощупал переносицу.

— Не боись, не сломана. Фингал, конечно, будет.

Кабанов сунул Костику носовой платок. Кровь уже не капала, но лицо было изрядно испачкано.

— Слушай, Доб, а чего ты сразу не сказал, твою ядерную за ногу, что она подружайке звонила? — Кабан протянул ему мобильник, — я набрал, там девчачий голос.

Тут Костик заметил, что у Кабана разбита губа, подбородок в кровяных подтёках, а воротник рубашки в красно-бурых пятнах. Значит, он тоже ему не по-детски врезал! Костик повеселел.

— Чего лыбишься? — Кирилл сел рядом с ним на пол и натянул свитер, на котором только что лежала голова Костика, — Я вот всё понять не могу, что за народ вы такой чудной — джибобы. Я хоть и рассчитываю удары, чтоб не до смерти, но чего ты молчал-то, партизан? Философия, вишь, у них такая — не оправдываться! Обозлил ты меня сильно, мог бы всерьез покалечить. Выходит, зря.

Он потрогал распухшую губу.

— А клёво ты приложил меня. Я даже не понял, когда успел раскрыться.

Костик поднялся, голова закружилась, он пошатнулся. Кабанов подхватил его под локоть.

— Ты, это, оживай давай. Дурачина! Я ж понимаю, ты нормальный пацан, не стукач. Ну объясни, чего такого подлого и стукаческого в том, чтоб тебе одно слово мне сказать: подружка, мол. По пацанским понятиям, никого не сдал и не слил. А так и сам покалеченный, да и Алиске бы досталось. Спасло её, что ты вырубился. Другой на моём месте вообще бы убил.

Кабанов журил его, словно Антон. Даже немного деда напомнил, когда тот учил их в детстве драться. Костик поморщился при мысли, что так давно не ездил к деду. Больше всего ему захотелось сейчас сесть на электричку и укатить из города. Черт с ними, с бабушкиными нудными причитаниями и сюсюканьем, — это резонная плата за то, чтобы видеть живых стариков.

В зал заглянула Белла Борисовна.

— Вы что тут делаете?

— Вот принесла нелегкая! — прошептал помалкивающий до сей поры Хоменко.

Бебела подошла к троице, увидела лица — да что лица, рожи, — ойкнула, сложила руки на животе.

— Подрались никак?!

— Бел-Борисовна, какое подрались! — пробасил Кабан, слизывая кровь с губы. — Мы ж, сами видите, по-братски обнимаемся. Долбанулись вон с трибуны.

Белла Борисовна, как и следовало ожидать, завела длинную педагогическую речь. Ребята дождались паузы в потоке слов и, наскоро попрощавшись, выскочили в коридор.

— В медпункт! Живо! — гремел вдогонку Бебелин голос.