Конечно, на этого «князя» полиция, что называется, «положит глаз». Но не более того. Ибо никакого криминала со стороны Долгорукова здесь нет. Репутация же самого графа Тучкова настолько упадет, что каждый уличный мальчишка будет показывать на него пальцем и кричать:

– Надули, надули!

И что за жизнь такая пошла! Махинаторы на каждом шагу… Худо. Нет, не то слово. Просто ужасно. А уж как жаль, господа, пропавшие восемьдесят тысяч, вы бы только знали. Одним словом, э-эх…

Всеволоду Аркадьевичу же, напротив, было очень хорошо.

Ленчик был, как говорится, из молодых, да ранних.

Начал и правда рано. Годков с одиннадцати, научившись играть в «горку», он стал просиживать дни и вечера с картишками в руках, придумывая фортели и плутовства, которые могли бы гарантировать ему непременный выигрыш. А как еще заиметь деньжат на проживание, коли вы родились на Суконке, то бишь в Суконной слободе? Где, окромя суконной фабрики и рабочих казарм, только пара продуктовых лавок, с десяток трактиров и кабаков да три развеселых дома с мамзельками? А из родителев у вас одна только старая подслеповатая бабка, которая, к слову сказать, тоже хочет кушать. И чем еще заняться после трех классов начальной школы? Не на фабрику же идти работать… Ведь это тяжело и скучно. Не, пусть на Суконке работают лошади. Они – двужильные!

К пятнадцати годкам никто, даже из взрослых сильных картежников, каковые знали Ленчика, не решался садиться с ним за карточный стол. Потому как на собственном примере ведали – обдерет, как липку! Ленчик, как его звали все на Суконке, знал практически все карточные шулерства и еще с пяток хитроумных неприметных со стороны фортелей, которые придумал сам и которые были неведомы даже шулерам-профессионалам.

Один раз он попробовал поиграть на пароходе и прокатился до Нижнего Новгорода. Слышал, что так делают профессиональные шулера. Привез рублей двадцать. Понравилось. Решил прокатиться до Нижнего еще раз. Снова напросился играть, когда в третьем классе затеялась игра. На сей раз выиграл свыше тридцати рублей, после чего двое разъяренных проигрышем мужиков избили его до полусмерти, отобрали деньги и едва не выбросили с парохода в Волгу. После этого случая Ленчик зарекся играть на пароходах (по крайней мере в третьем классе) и стал придумывать ходы-выходы к тому, как бы ему заработать деньжат каким-нибудь иным способом. Как раз в это время – была середина семидесятых годов – до Казани докатились слухи, что в Москве существует «Клуб «червонных валетов», члены которого весьма изобретательны в различного рода надувательствах и мошенничествах и при этом совершенно неуловимы. Словосочетание «червонные валеты» до того импонировало Ленчику, что он решил использовать его в одной задумке, до чрезвычайности простой и крайне эффективной.

Задумка Ленчика, весьма граничащая с вымогательством и шантажом, приносила приличные плоды. Уже через месяц он отъелся, купил себе синюю атласную рубаху, похожую на казачий бешмет, картуз с лаковым козырьком, полосатые штаны и такую же жилетку и смазные сапоги. Обедал и ужинал он решительнейшим образом лишь в трактирах, перестав покупать калачи и разную съедобную и не очень требуху в обжорном ряду на рынке Суконной слободы или Рыбном базаре. Более того, он позволил себе снять на целые сутки «апартаменты» в лучшем публичном доме Суконки, что держала мадам Серебрякова, и ангажировать себе лучшую мамзельку по имени Муся. В этих апартаментах с Мусей он стал мужчиной и в них же первый раз поймал триппер, излечившись от него посредством французских пилюль от насморка.

А потом он допустил ошибку.

Дело в том, что поначалу Ленчик шантажировал граждан, у которых рыльце, как говорится, было в пушку. Затем он стал вымогать деньги и у прочих богатых граждан. Основная его ошибка заключалась в том, что в своей задумке он пошел по второму кругу: стал шантажировать и вымогать деньги у тех, кто уже заплатил ему, чем просто их разозлил.

После очередной «акции» Ленчика в кабинет пристава третьей полицейской части города уже с самого утра выстроились в очередь две дюжины возмущенных горожан. У многих из них на руках были конверты с письмами, представлявшими вырванный тетрадный лист в линейку. Содержание писем тоже было почти одинаковым. Весьма бесхитростным, только середина второй фразы была иной:

«Миластивый государь.

Ежли вы не пазнее как сего дня до обеда не изволите полажить в вазу у фотографическова павильона Шматовскова в Державинском саду («дупло дуба что стаит на входе в Собачий переулок»; «под сломанную перилу Горбатова моста» и т. п.) 250 руб. вам грозит не минуемая смерть.

Мы не шутим.

Червоные валеты».

Суммы же в письмах чаще всего варьировались: злоумышленник-шантажист где-то просил пятьдесят рублей, а где-то триста, пятьсот и даже доходило до тысячи.

– А где я им тыщу-то наберу? – возмущался господин в котелке из очереди, потрясая письмом. – Может, эти «червонные валеты» думают, что я миллионщик?!

Пристав, обескураженный таким наплывом жалобщиков, тем не менее принял всех. Причем двоим из них впоследствии пришлось наливать из графина воды, а почтенную даму, похожую телосложением на циркового атлета Бартоломео Бертолуччи (в миру Сосипатра Трофимыча), даже пришлось приводить в чувство посредством вдыхания нашатырного спирта, причем спирта понадобилось такое огромное количество, что после этого в кабинете пристава целый день пахло то ли кошачьей мочой, то ли общественным нужником.

Собственно, в деле этом все было ясно как божий день. Пристав третьей полицейской части велел двум городовым переодеться в статское и отправил их следить за упомянутой в одном из писем вазой в саду Державина.

Около девяти часов вечера один из городовых увидел, что к вазе подходит, опасливо озираясь, парень в полосатых штанах и такой же жилетке и опускает в вазу руку. Первый городовой дал второму знак, и они, подкравшись к парню, повалили его на землю.

– Попался, вымогатель! – прошипел парню в ухо первый городовой, усердно заламывая ему руки.

Ленчик не сопротивлялся.

На вопрос пристава, он ли посылал письма с угрозами по почте, Ленчик ответил:

– Нет.

А когда получил от городового в ухо, тотчас поправился:

– Я, господин пристав.

– А кто-нибудь принуждал тебя к этому? – спросил пристав.

– Нет, никто не принуждал, – ответил Ленчик и добавил: – Разве что нужда горькая, – и для убедительности выдавил слезу.

– Что-то не похоже, чтобы ты шибко нуждался, – сказал пристав, оглядывая нарядного Ленчика.

– У меня бабка болеет, ваше благородие господин пристав, – шмыгнул носом Ленчик. – А лекарствия вона какие дорогие. – Ленчик посмотрел на пристава своими пронзительно-голубыми глазами. – Одна она у меня, никого больше нет. Вот помрет – и останусь я один на всем белом свете. Не виноват я.