И обрывки мелодий и песен из окон, когда они проезжали мимо на машине, доносились совсем иные. Никаких там «голубчиков», никаких «не покидай». А наоборот, все молодое, динамичное, выпрыгивающее из штанов, – Дима Билан, Глюкоза, Верка Сердючка с какой-то «читтой-дриттой».

И никаких там косых недобрых взглядов из-за занавесок, никакой тайной слежки. Никакой паутины.

Юлия Шубина оказалась хорошим гидом. Показала им Михайло-Архангельский и Ивановский монастыри. Они заходили в монастырские храмы, осматривали росписи, бродили по подворью в сопровождении монаха-экскурсовода, высланного настоятелем встречать жену мэра и ее спутников. Были в трапезной и на монастырской кухне, в хлебопекарне, в квасной – все это впоследствии тоже планировалось показывать иностранным туристам. На колокольню не поднимались – там шли малярные работы. Но и это для будущих туристов тоже, в принципе, было возможно. Потом медленно объезжали городок, Юлия показывала архитектурные достопримечательности – деревянное городское зодчество, многим домам более ста лет.

– А полигон отсюда далеко? – не к месту поинтересовался Мещерский. Ведь в прежние времена именно из-за полигона город был закрыт, запечатан секретностью.

– Там, за лесом. Полигон законсервирован, испытаний там сейчас не ведется. Жаль, конечно, в прошлом город в основном жил за счет этого почтового ящика, – Юлия Шубина вздохнула. – Я сама не местная, мне муж рассказывал. Да и вы, Фома… – она явно колебалась, называть ли знакомого мужа по имени-отчеству.

– Просто Фома, – улыбнулся ей Фома Черкасс.

– Да вы все это лучше меня знаете, помните, – Юлия заулыбалась ему в ответ. – Муж говорил – вы жили в поселке ученых. Там, увы, сейчас все старые академические дачи перестроены, участки в частном владении находятся. Там ведь очень красивое место – на самом берегу водохранилища, правда?

– Точно, место там было крутое, – согласился Фома. – Ваня Самолетов не одну тысячу баксов, наверное, за один только вид из окна уплатил.

– Он очень помогает городу, – сказала Шубина. – Он вообще добрый человек. Все наши городские благотворительные акции активно поддерживает. Я ведь, кроме туризма, и в вопросах благотворительности мужу вынуждена помогать, так что… У него правильная установка, я бы сказала – государственный подход к городским нуждам и проблемам. У предпринимателей это сейчас редко встретишь, каждый под себя старается грести, а на нужды города, людей не очень-то и раскошеливается. А Самолетов все правильно понимает. Ну, он же здесь вырос.

– Практически и я тоже здесь вырос, знаете ли.

Юлия посмотрела на Фому. Мещерский отметил ее взгляд – она знает о том несчастье, конечно же, знает, слышала, муж наверняка рассказал.

– Город очень изменился, – сказала она. – Вы сами увидите.

И она повезла их дальше, рассказывая, показывая – новую котельную (старая полностью пришла в негодность еще при прежнем мэре, и город из-за прорыва теплоцентрали в лютую зиму почти на неделю остался без отопления, «вы не представляете себе, какой это был ад, хорошо еще в старых домах и в частном секторе у горожан печи сохранились»). Повезла в Гуляй-городок на берегу водохранилища, где среди выстроенных теремов-павильонов проводилась ежегодная выставка народных промыслов и ремесел, где исторические клубы из Ярославля, Углича, Вологды, Мурома и Ростова устраивали «Богатырские игрища». Повезла еще дальше на пристань для моторных лодок и катеров, показала эллинги, виллы из красного кирпича на крутом обрывистом берегу, показала муниципальные новостройки Заводского района, отремонтированные хрущевки и бараки, предназначенные к слому («Национальная программа „Доступное жилье“ у нас уже в действии, это приоритетное направление для города и главный пункт избирательной кампании моего мужа, который у него всегда на личном контроле»).

К концу вояжа Мещерский уже чувствовал, что этот городок ему начал помаленьку нравиться. Вот что значит взглянуть на все под нормальным углом. Но тут вдруг в памяти всплыла картинка из вчерашнего – багровый закат, темные кусты и на их фоне ощерившая клыки псина, готовая к атаке…

– А что это парк у вас такой заброшенный? – спросил он машинально.

– Что-то это место горожане не очень-то у нас жалуют, – ответила Юлия Шубина. – Мы даже конкурс проводили, хотели его в частные руки отдать – ну, чтобы этот центр отдыха и досуга как-то возродился. Но представляете, среди здешних предпринимателей не нашлось ни одного, кто бы захотел туда инвестировать средства. А продавать такой участок земельной городской собственности чужим, не местным, как-то против правил. По городскому уставу, там должен быть парк, рекреационная зона, ее нельзя отдавать под застройку жилья.

Они остановились на тенистой улочке возле какой-то очень красивой и явно старинной церкви. Улочка вела к центральной площади (они в городке все туда вели). А вот эту церковку Мещерский видел впервые.

– Наша главная достопримечательность, церковь Сретенья четырнадцатого века, – сказала Юлия. – В городе ее называют еще церковь Василия Темного. Давайте зайдем.

Этот объект – жемчужина в будущей туристической программе.

Они вошли под своды. Служба давно кончилась (Иван Самолетов и его «инкорпорейтед» давно уже разъехались, разошлись по своим рабочим местам). Мещерский разглядывал фрески. Да, туристам тут есть на что взглянуть – четырнадцатый, пятнадцатый век.

Они стояли перед фреской «Страшный суд».

– С царем Василием Темным связана не только эта церковь, но и палаты Михайло-Архангельского монастыря и сам весь монастырь, – сказала Юлия. – Угличский князь Дмитрий Шемяка, хорошо известный и в нашем городе, отнял у него московский престол. Он ослепил Василия и сослал его сюда.

– Спицы раскаленные воткнул ему в глаза, по преданию, – хмыкнул Фома. – Такой вот византийский способ нашел расправы, бродяга.

– Это было неслыханное по тем временам зверство, – кивнула Юлия, – но, согласно летописи, несмотря на это, здешние горожане Дмитрия Шемяку любили и, кажется, даже не очень осуждали. Он обожал щегольнуть роскошью, удалью, был очень хорош собой, казны не жалел, на медведя один ходил с ножом и рогатиной. Так что ослепление Василия Темного его образу – лихому и весьма привлекательному в глазах горожан – не повредило. Василий был сослан и заключен в здешний монастырь. Шемяка сел на московский престол, отсюда и выражение пошло «шемякин суд» – суд узурпатора власти. Вроде бы типичный дворцовый переворот, но внезапно произошло одно событие…

– Все знали, что подонок, садист, и тем не менее нравился такой вот. Обаянием брал, – перебил ее Фома. – Садист – и брал обаянием.

– Шемяка неожиданно приехал сюда к Василию и вот в этой церкви при большом стечении народа на коленях прилюдно просил у него, искалеченного, слепого, прощения за свое злодеяние.

– Как это по-нашему, а? Национальная изюминка налицо, – снова перебил Юлию Фома. – Подложить человеку свинью кровавую, а потом на коленях, бия себя в грудь кулаками, каяться – ох ты гой еси… Что интереснее всего, этот хмырь Темный его простил. Слепенький-то, убогий наш…