— Я не… — начала было она, с шумом втягивая в себя воздух, но Роб, сдавив пальцами ее затвердевший сосок, который проступал сквозь платье, заставил ее замолчать. От этой ласки по всему ее телу побежали искры, а нижняя часть живота запылала, словно охваченная огнем. Потрясенная, она содрогнулась, а потом застыла подобно статуе, не имея сил ни говорить, ни двигаться.

Снова прогремел гром, сотрясая стены башни. По крыше неустанно барабанил дождь, а налетавшие через короткие промежутки времени порывы ветра заставляли метаться язычок пламени в масляной лампе. На стенах плясали огромные тени, похожие на злых демонов. Розовые отсветы пламени ложились на красивое лицо Гленлиона, продолжавшего улыбаться ей все той же торжествующей улыбкой, от которой ее бросало то в жар, то в холод. Не в силах дальше сопротивляться, она в любой момент могла упасть в его объятия, словно созревший плод. Джудит дышала часто, а когда он начал развязывать завязки, стягивавшие на плечах ее лейне, из груди у нее вырвался сдавленный стон. Стоило ему только распутать узелки, как просторное платье, соскользнув с плеч, упало бы к ее ногам. Он подцепил ее пальцами за подбородок, приподнял ее лицо так, чтобы было удобнее ее целовать, после чего приник губами к ее губам. Джудит почти с отчаянием ответила на его поцелуй. Она ничего не могла с собой поделать: клокотавшая у нее внутри страсть властно требовала выхода. Робу уже приходилось ее целовать, так что он, прижимаясь к ее устам, ступал на исследованную почву. Он был настойчив, но не груб. Надавив ей на плечи, он заставил ее опуститься на колени у него между ног; при этом платье соскользнуло с ее плеч, оставив их обнаженными. Он затягивал поцелуй, крепко держа ее за руки, чтобы она не сделала попытку оттолкнуть его или снова натянуть платье.

Думать ей было трудно; еще труднее устоять перед ним, особенно когда он просунул язык ей в рот и стал ласкать влажную изнанку ее губ. Эта любовная игра лишала ее остатка сил и не давала вдохнуть. Когда же он просунул руку ей под платье и обхватил ладонью выпуклую чашу ее груди, по телу ее словно разлилась кипящая лава. Никто никогда не прикасался к ней и не ласкал ее подобным образом — даже муж. Так что все это было для нее внове и, как следствие этого, чрезвычайно ее возбуждало и будоражило. Наконец он оторвался от ее губ, и она застонала. Отдышавшись и выгнув спину, она попыталась отпрянуть от него, но он крепко ее держал. Ей удалось лишь откинуться назад, и тут ее груди коснулись его крепких мышц. Тогда он стал жадно целовать ее горячую, нежную плоть. Перед глазами у нее все поплыло. Она не могла ни рассуждать, ни думать — только ощущать, отдаваясь на милость этих губ, которые разжигали в ней пламя, и это пламя в любую минуту могло поглотить ее всю без остатка. Она затрепетала в его объятиях. Ее тело жило словно само по себе, настоятельно взывая к его ласкам, готовое ответить на них. Он выпустил ее руки, и, чтобы не упасть, она вцепилась пальцами в его тунику. И тут услышала приглушенный вскрик, не сразу поняв, что вскрикнула она сама. Теперь они стояли у стола, но Джудит никак не могла вспомнить, когда он поднялся со стула и помог подняться ей. Их тела, соприкасаясь между собой, таяли от страсти, как две восковые свечи от огня. Джудит обезумела от желания, но когда он привлек ее к себе, почувствовала животом его эрекцию и отпрянула. Он снова сжал ее в объятиях и попытался увлечь к кровати, но, собрав остатки сил, она выпалила:

— Нет… Ты не должен так со мной поступать!

Будто не слыша ее слов, он бросил ее на постель, а сам лег на нее и снова поцеловал. И целовал до тех пор, пока она снова не стала мягкой и податливой. Страсть овладела ею, и она почти не слышала, как внутренний голос взывал к ее благоразумию. Ведь уступить ему означало предаться греховной страсти, за которую на том свете последовала бы расплата. Не говоря уже о том, что ласкавший ее черноволосый и сероглазый лэрд представлялся ей в эту минуту воплощением дьявола, ибо только дьявол или кто-то из его присных мог изобрести и воплотить в реальность столь изощренные ласки, так сильно будоражившие ее сознание и плоть. Но при всем том… При всем том желание близости с ним с каждой минутой возрастало…

— Сдавайся, худышка, — шептал он ей прямо в ухо, опаляя своим горячим дыханием. Она попыталась было оказать ему сопротивление, но он завел ей руки за спину, крепко сжал и стал покрывать горячими поцелуями ее шею и губы. Позиции вдовы трещали по всем швам, казалось, еще немного, и она уступит. В этот момент, словно предупреждение, прогрохотал гром, следом полыхнула молния, и в комнате стало светло, как в разгар летнего солнечного дня. Этот грохот и яркая вспышка света удержали ее от падения, и она снова стала вырываться из его объятий.

— Нет! — крикнула она в отчаянии, уклоняясь от его поцелуев. — Это… Это грех. Я не могу…

Он замер и прикрыл глаза — она видела, как ослепительно они сверкали в узком промежутке между веками, окаймленными длинными черными ресницами. На лице его появилось какое-то отстраненное выражение. С минуту помолчав, он сказал:

— Твои губы говорят одно, а тело — совсем другое. Так чему же верить?

Она молчала, не зная, что ответить, поскольку страсть ее все еще не отпускала. И не могла понять, чего боится больше: Гленлиона и его ласк или своей собственной необузданной чувственности, которая так неожиданно в ней пробудилась?..

— Я говорю правду… Да, правду, — произнесла она дрожащим голосом.

Видимо, он воспринял ее слабость и неуверенность как призыв действовать, поскольку, навалившись на нее всем телом, приблизил свой эрегированный член к ее промежности и, если бы оба не были одеты, наверняка вошел бы в нее.

Она лежала неподвижно, опасаясь дать ему повод снова действовать. Пауза затянулась.

Неожиданно Гленлион перекатился на бок, и его рассеченные в нескольких местах и припухшие от ударов отцовских кулаков губы искривились в презрительной улыбке.

— Значит, ты отказываешься дать мне то, что однажды обещала, миледи?

— Да, отказываюсь. — Она не отрицала того очевидного факта, что хотела ему отдаться, чтобы не расставаться с Мейри и облегчить немного жизнь и себе и ей, но теперь он собирался ее взять, ничего не предоставляя взамен. Она хотела ему это объяснить, однако не находила нужных слов и к тому же чувствовала себя виноватой. В самом деле, почему она не сказала ему об этом сразу, а втянулась в эту любовную игру?

— А ведь я все еще в силах взять то, что ты столь безрассудно изволила мне предложить, — произнес он, пытаясь скрыть за иронией постигшее его разочарование.

— Да, ты на это способен. Тем более здесь нет никого, кто мог бы тебя остановить.

Он присел на постели и задумчиво провел рукой по своим иссиня-черным волосам.

— Кто бы знал, женщина, как ты меня измучила, — хрипло произнес он, нахмурившись.

Она опустила глаза. Стыд обжег ей щеки. Что бы там она ни говорила, мысленно она давно уже сдала свои позиции, и кому, как не ей, было об этом знать.

Похоже, это обстоятельство не укрылось и от Гленлиона.

— Я не стану брать женщину, если она меня не хочет, — негромко сказал он, — хотя и не убежден, что ты не испытываешь ко мне влечения.