class="p1">– Вот как с письмом ты облажался, – молвил Фёдор, пожав плечами. – Помнится, тогда забегался я, мотаясь туда-сюда. Лишь дух перевёл, так и призадумался.

Басманов сел подле Бельского.

– А что толку-то тебе было с того письма? – вопрошал Басманов, потирая подбородок.

Иван усмехнулся и слегка кашлянул, прочищая горло.

– Кажись, сам знаешь, – пожал плечами.

Фёдор подался назад, взведя руку перед собой.

– Ты втянул в эту затею Евдокию, – Басманов загнул мизинец. – А то равно, что и Владимира.

Фёдор загнул безымянный палец, покуда Иван кивал, безоговорочно принимая речи опричника и находя в них смутное упоение.

– И, стало быть, – Басманов загнул средний палец, – эдак ты желал рассорить царя с его братом?

– Стало быть, – вздохнул Иван.

– Вот незадача же, – усмехнулся Фёдор, разведя руками.

– Как-нибудь в другой раз, – ответил Бельский.

Басманов тихо присвистнул, постукивая пальцами по столу.

– Ты на удивление прозорлив, Федь, – молвил Бельский. – Поди, сыщи того, чего бы ты не знал.

– А право, княже, есть чего, от убей – не знаю, – вздохнул Фёдор. – Ты мог бежать. Мог бы попытаться.

Бельский подивился словам Басманова.

– Как же ты собирался спастись нынче? – вопрошал опричник, поглядывая на пустую чашу Ивана.

Князь промолчал несколько мгновений, всё ожидая, как до опричника дойдёт. Фёдор едва прищурился, читая свою догадку в безмолвии. Было что-то мертвенно жуткое в этой тишине.

– Я и не собирался бежать, – просто ответил Бельский.

– От оно как… – Фёдор малость опешил.

– Иоанн покончит с земскими, – произнёс Иван, и уста его вновь наполнились улыбкой, а взор устремился куда-то в сторону, – и знаешь, за кого тогда примется добрый владыка? Иоанн Васильевич нраву скверного – тебе ль не знать? Ослеплённый, в гневе и ревности, он зальёт всю землю кровью. Долго бы земские то терпели бы и сносили бы и побои, и унижения, да полно – грядёт такая резня, что воспрянет духом люд честной! То-то не будет никому спасенья от гневу царского, помяни моё слово – головы опричников будут гнить в одной куче с головами земских.

Князь перевёл взгляд на Басманова, и тому впервые стало не по себе. Но всяко самообладание не покинуло Фёдора.

– Али ты думаешь, что с тобою-то, да и с братией, ничего дурного не сделается? – вопрошал Бельский.

– Поживём – увидим, – просто ответил Фёдор, поведя плечом.

– Тебя же мало чем устрашить можно, да вот сего ты и впрямь боишься, – молвил Бельский. – Не смерти – чего ж тут? Со всеми когда-то будет. Но ежели владыка отмахнётся от тебя точно от шавки…

– От слушаю тебя, – сокрушённо вздохнул Фёдор, мотая головой, – и даже жаль, княже. С таким упоением глаголешь – аж душу рвёт. Право, жаль, что тебя уже не будет на этом свете. И ты на чашу не косись – тебя мы не травить собрались.

* * *

Занимался бледный закат. Земля то тут, то там чернела первыми проталинами. Снег покрылся тонкой коркой наста, которую лихо сбивали копыта двух лошадей. На ходу с седла скинули Бельского. Его лицо тотчас же порезалось о колючий снег. Он вскрикнул от боли, стиснув зубы. Через несколько мгновений двое всадников – Басмановы, отец и сын, – спешились и приблизились к князю.

– Дадите помолиться? – хрипло спросил Бельский, поднимаясь на колени.

– А как же, – усмехнулся Басман-отец. – Что ж мы, нехристи какие?

С этими словами Алексей грубо схватил Бельского за шиворот, проволок пару шагов, швырнул наземь, в яму, вырытую накануне. Князь ударился головой о доски – грубый гроб. Не смолк звон в ушах, как крышка затворилась. Иван уже не слышал, как вбиваются клинья. Когда он совладал с той оглушительной болью, сверху рухнули камни. Доски отозвались слабым треском. Несколько мгновений ещё было слышно, как тяжёлые комья сырой земли падают вновь и вновь, глухо биясь о камни, но опосля – и то стихло.

Глава 3

Дверь в царские покои приотворилась. Было велено никого не пускать, ибо великий государь предался молитве. Чёрное облачение вовсе обратило Иоанна безмолвной тенью. Руки сжимали деревянные чётки, локти упирались о длинный сундук. Лампада трепетно мерцала пред образами, взирающими на раба божьего. Лишь одному человеку было дозволено нарушить царское одиночество.

Фёдор переступил порог, прикрывая за собою дверь. Он не успел перевести дыхания, походка была чуть шаткой, усталые плечи – всё это выдавало, сколь Басманов был утомлён. Осторожно ступая, опричник безмолвно опустился подле Иоанна на колени, сложил руки пред собой.

Оба не произнесли ни слова. Несколько минут стояла тишина. Нарушил её глубокий вздох Иоанна. Царь перевёл тёмный, спокойный взор на слугу. На всей одежде – боле всего на подоле – виднелись следы сырой земли и дорожной грязи. Но много заметнее пятна казались на белоснежных руках, подле запястий. Иоанн медленно поднялся с колен и велел Фёдору поступить так же. Опричник повиновался и дал вести себя, когда владыка слегка коснулся его чуть выше локтя. Опричник, право, было и подивился, когда владыка усадил слугу на своё место за столом. Так же безмолвно Иоанн потянулся за кувшином с холодной водой.

Фёдор молча, не без любопытства, следил за владыкой. Иоанн вытянул полотенце из-под серебряного блюда и, смочив его водой, поднял руку опричника, разворачивая ладонью к себе. Иоанн омыл его руки, не произнеся ни слова.

* * *

В доме Старицких было неспокойно. Вести о гибели Бельского быстро донеслись до здешних мест. Старуха Ефросинья послала за снохой своей, и уж все в доме ведали – то не к добру.

– Знаешь, почём вызвала тебя? – спрашивала свекровь.

Евдокия кротко мотнула головой, глядя в пол. На её плечах был чёрный платок – большего скорбного одеяния носить было нельзя.

– Подох твой Бельский, и поделом, – точно насмехаясь над утратою, бросила старая женщина.

Евдокия поджала губы, снося эти слова.

– Видать, делишки скверные… – вздохнула Ефросинья, барабаня пальцами о стол.

Сноха подняла осторожный взгляд на свекровь.

– Видать, – продолжила старуха, и голос её озаботился чем, опечалился, – нынче нету у нас защиты никакой – поди, оно что – грядёт резня.

* * *

– Грядёт резня, – молвил Алексей, обрушив чашу на стол да утерев усы.

– Да ну? – усмехнулся Морозов. – А то, поди, всё маюсь думой думной – чёй-то мы и день и нощь режем земских?

– А вот об этом, – грозно молвил Басман-отец. – Погодь кромсать. Тела пущай целёхоньки будут, тем паче коли кто из знатных-видных. Велено их на обозрение вешать да прибивать к воротам да столбам. Остальных – в реку, лёд мало-помалу сходит. Али чего не ясно, упыри?

– Это, Данилыч, – молвил Грязной,