– Любопытно. А в каких краях действо происходит?

– Представь себе, батюшка, на Дону. В местах тебе знакомых. Смысл романа вкратце таков. Молодой казак, назовем его хоть Русланом, хоть Гришкой, хоть Емелей, прямо из родного хутора попадает на царскую службу. Оттуда ему прямая дорога на войну с германцами.

– С Фридрихом? – Пугачев, сам понюхавший пороху в сражениях с пруссаками, молодецки подкрутил ус.

– Почти… Сражается он геройски, однако огорчен творящейся вокруг несправедливостью. Постепенно проникается духом свободолюбия и самомнения. Питает вражду к дворянам-мироедам и офицерству.

– Ну один к одному обо мне писано! – Пугачев заметно повеселел. – Пойдем пройдемся, я табачка закурю.

– Тут на Руси как раз заваривается великая смута, – продолжал Барков, стараясь уклониться от облака вонючего махорочного дыма, целиком объявшего лжецаря. – Казак пристает к восставшим. Опять геройски сражается. Опять видит, что справедливости нет и на этой стороне. Еще больше проникается духом свободолюбия и самомнения. Питает вражду к зарвавшейся и зазнавшейся черни. Возвращается под дворянские знамена. С течением времени повторяется прежний расклад: геройство – разочарование – рост самомнения – переход в лагерь противника. И так раз пять или шесть, чтобы хватило на толстенную книженцию! Само собой, вера утрачена, здоровье подорвано, мошна пуста, а сердечная зазноба Людмила или там Аксинья гибнет от пули неизвестных злодеев. Все рухнуло, осталось одно самомнение. В конце концов казак возвращается в свой опустевший хутор и топит в проруби опостылевшее оружие.

– Все? – Казалось, что дым одновременно исходит из всех отверстий, имевшихся на теле Пугачева, включая еще не до конца зажившие раны.

– А разве мало? – Барков, не ожидавший такой реакции, слегка опешил.

– Нет, не мало… Как мыслишь свое творение назвать?

– Как-нибудь попроще… «Казаки», например. Возможно, «Донские казаки». Или того проще – «Тихий Дон». Как в песне поется.

– Не пойдет. – Пугачев погрозил Баркову своей ужасной трубкой. – Поносное сочинение. Тлетворное. Донской казак случайным поветриям не подвержен и правое дело на неправое менять не должен. Довелось биться с офицерьем и дворянскими прихвостнями, так бейся до конца. Руби их в окрошку хоть десять книг подряд. А если кто зачнет по каждой мелочи колебаться, так он не казак, а девка. И не надо никаких соплей про опустевший хутор! Врагам на мельницу воду льешь. Пусть твой казак с победой возвращается в зажиточное сельцо, где его встречает богоданная супружница с ребятишками, а не какая-то срамная Людмила-Аксинья. И не оружие свое он должен губить, а мужицкого царя славить… Как ты того царя, кстати, описать собираешься?

– Таким, каков он в натуре есть! Мудрый, справедливый, с орлиным взором, с усами и трубкой. Отец народов, одним словом.

– Это правильно. – Пугачев кивнул и вновь затянулся махорочным дымом, став похожим на кратер Везувия. – Но сам роман не годится. Плохой роман. Я бы даже сказал, вредительский. Зовет не туда, куда следует. Если бы я тебя не знал, мог бы подумать, что его враг народа написал.

– Ничего страшного, ваше величество! Все поправимо. У меня другая тема в запасе имеется. Еще более злободневная. Поведать?

– Давай. Все одно надо трубку докурить.

– Молодой казак, может быть, даже запорожский, с младенчества сочувствующий угнетенному народу, без колебания вливается в ряды восставших. Сражается геройски. Одержим духом самопожертвования и единения. Ни про какое самомнение даже не ведает. Колебаниям не подвержен. Везде и всюду сражается с дворянскими наймитами, а больше наймитками. Последних даже изгоняет из своей постели.

– Только не надо разврата, – внятно произнес Пугачев.

– Разврата не будет, но легкий намек не повредит… Справедливая борьба заканчивается полной победой. Здоровье молодого казака расстроено многочисленными ранениями и хворями, среди которых чахотка, лихорадка, несварение желудка, вшивость… Что, если для пущей жалости еще и французскую болезнь упомянуть?

– Не надо. Казаки к ней не восприимчивы.

– Тогда добавим ломоту в костях. Однако, несмотря на эти напасти, молодой казак продолжает геройствовать и в мирное время. Осенью, в холода и слякоть, он прокладывает гужевую дорогу в ближайший лес, где втуне пропадают заранее заготовленные дрова, в коих так нуждаются победившие простолюдины.

– Про дрова ты вовремя напомнил. – Пугачев принялся старательно разгонять пласты сизого дыма. – О дровах и нам не помешало бы позаботиться. Авось зазимуем здесь. Что дальше-то было?

– Дальше казак, которого уже нельзя назвать молодым, окончательно становится калекой-паралитиком, но даже в столь скорбном состоянии продолжает славить мудрого, справедливого и усатого мужицкого царя, за что получает в полное владение усадьбу в Таврической губернии.

– А разве есть такая? – весьма удивился Пугачев, успевший изрядно порыскать по России.

– Ну не в Таврической, так в любой другой, где потеплее, – поправился Барков. – Для паралитика это немаловажное обстоятельство. Лекари рекомендуют. Свежие овощи опять же…

– Хвалю. – Пугачев похлопал Баркова по плечу. – Тут уж никаких возражений быть не может. В самую точку угодил. Когда допишешь роман, непременно сообщи. Я тебе любую книгопечатню в пользование предоставлю. Постарайся толковое название придумать. Чтобы в душу запало.

– А ты мне, батюшка, не посодействуешь?

– С названием? Подумать надо… Это ведь не дитя наречь. Тут святцы не помогут. – Пугачев принялся выколачивать трубку о мраморный череп какого-то античного мудреца, служившего казакам пособием для сабельных экзерциций.[76]– Что в сием сочинении главное? Беспримерная стойкость. Как ни била человека жизнь, как ни гнула, а он тверд и прям остался, подобно булатному клинку. Вот и книгу так назови – «Как куется булат». Или что-то в том же духе.

– Подходящее название, – охотно согласился Барков. – Лучше и не придумаешь. Любой сочинитель позавидует.

– А много ли этих сочинителей на Руси осталось? – поинтересовался весьма довольный собой Пугачев. – Я про задушевных сочинителей речь веду, а не про лизоблюдов наподобие Гаврилки Державина… Эх, ушел он от меня, собака!

– Да с полсотни наберется. – Барков брякнул первое пришедшее на ум число.

– Еще предостаточно… У нас власть хоть и мужицкая, да без сочинителей и ей накладно. Указ-то, суконным языком написанный, не до каждой головы дойдет, но если его в завлекательном виде составить вроде басни или оды, совсем другой коленкор получится.

– Заслушается народ, – подтвердил Барков. – А еще лучше указ в потешных или фривольных виршах изложить. По примеру моего «Луки Мудыщева». Наизусть будут заучивать и друг у дружки списывать.

– Вот-вот! Понял ты меня. Потому всех уцелевших сочинителей надо до кучи собрать и в специально отведенном месте поселить. И пусть ни в чем нужды не знают. Для присмотра атаман грамотный потребуется. Ты бы согласился?