Шрифт:
Интервал:
Закладка:
а) письма отечественные,
б) письма заграничные.
Первые имеют лик мелко будничный. За телефон, например, за какой-то месяц какого-то года нужно доплатить 9 рублей. А кроме того, почему я не состою в Горкоме писателей? А если где-нибудь состою, то где, будьте любезны? Я состою в Рабисе[66] и очень рад, что состою. Но в глубине у меня мысль, что это неважно — где я состою. И эти вопросы и ответы на них только у меня время отнимают. Словом, похоже на комаров, которые мешают наслаждаться природой. Заграничные — дело другое. Как письмо оттуда — на стол как кирпич. Содержание их мне известно до вскрытия конвертов: в одних запрашивают о том, что делать и как быть и как горю пособить с такой-то моей пьесой там-то, а в других время от времени сообщают, что там-то или где-то у меня украли гонорар.
Пять, примерно, лет я получаю эти письма и отвечаю на них. И вот теперь, в этом году, руки мои опустились. Ведь все на свете надоедает.
9. VI.―10.VI. Ночь
В самом деле: я пишу куда-то в неизвестное пространство людям, которых я не знаю, что-то, что в сущности не имеет никакой силы. Каким образом я, сидя на Пироговской, могу распорядиться тем, что делается на Bülowstrasse или rue Ballu?
12―13.VI. Ночь
Ночью ничего не произошло, ибо я спать хотел. Попробуем 13 июня днем: Рю Баллю. La Garde Blanche. ˂«Белая Гвардия»˃ Мы хотим ставить в Америке.[67] ˂…˃
Из Москвы в Тярлево
Ленинградской обл
4 августа 1932 года
Дорогой друг Павел Сергеевич!
Как только Жан Батист Поклен де Мольер несколько отпустит душу и я получу возможность немного соображать, с жадностью Вам стану писать.
Биография — 10 листов — да еще в жару — да еще в Москве!
А Вам хочется писать о серьезном и важном, что немыслимо при наличности на столе Grimarest, Despois[68] и других интуристов.
Сейчас я посылаю Вам и Анне Ильинишне дружеский привет и отчаянное мое сожаление, что не могу повидать Вас 7-го.
Спасибо Вам за память.
Непременно напишите, сколько времени еще будете жить в Тярлеве.
Ваш М.
Из Москвы в Москву
18 августа 1932 года
Дорогой Павел Сергеевич, Коля[69] передал мне Ваше письмо. Оно угодило в самую мертвую паузу, потому что все слопал Нащокинский переулок, в котором надстраивается дом.
Но:
Я жду денег. Как только они будут получены (а если их не будет, то, вообще, ерунда выйдет), Ваш уважаемый заказ будет исполнен.
Вчера я уже ломал голову, но пока еще ничего не вышло.
Итак, все меры принимаются! Обнимаю Вас. Анне Ильинишне привет.
Ваш М.
Из Москвы в Москву
13 апреля 1933 года
Дорогой Павел!
Я хотел зайти к тебе, но, во-первых, у тебя лазарет, кажется, а во-вторых, я почему-то думаю, что тебя трудно застать дома.
Кстати, не собираешься ли ты пристроить у себя телефон? Это — омерзительная вещь в квартире, но иногда — необходимая.
Ну-с, у меня начались мольеровские дни. Открылись они рецензией Т.[70] В ней, дорогой Патя, содержится множество приятных вещей. Рассказчик мой, который ведет биографию, назван развязным молодым человеком, который верит в колдовство и чертовщину, обладает оккультными способностями, любит альковные истории, пользуется сомнительными источниками и, что хуже всего, склонен к роялизму!
Но этого мало. В сочинении моем, по мнению Т., «довольно прозрачно проступают намеки на нашу советскую действительность»!!
Е[лена] С[ергеевна]…[71] и К[оля], ознакомившись с редакторским посланием, впали в ярость, и Елена Сергеевна даже порывалась идти объясняться. Удержав ее за юбку, я еле отговорил ее от этих семейных действий. Затем сочинил редактору письмо. Очень обдумав дело, счел за благо боя не принимать. Оскалился только по поводу формы рецензии, но не кусал. А по существу сделал так: Т. пишет, что мне вместо моего рассказчика надлежало поставить «серьезного советского историка». Я сообщил, что я не историк, и книгу переделать отказался. Т. пишет в том же письме, что он послал рукопись в Сорренто.
Итак, желаю похоронить Жана Батиста Мольера. Всем спокойнее, всем лучше. Я в полной мере равнодушен к тому, чтобы украсить своей обложкой витрину магазина. По сути дела, я — актер, а не писатель. Кроме того, люблю покой и тишину.
Вот тебе отчет о биографии, которой ты заинтересовался.
Позвони мне, пожалуйста, по телефону. Мы сговоримся о вечере, когда сойдемся и помянем в застольной беседе имена славных комедиантов сьёров Ла Гранжа, Брекура, Дю Краузи и самого командора Жана Мольера.
Твой М.
Из Москвы в Москву
19 апреля 1933 года
Дорогая Анна Ильинишна!
Мы очень мило сидели и жалели, что Вас не было. Приходите к нам и не забывайте, что я очень симпатичный!
Целую ручку.
Ваш М. Булгаков.
Из Москвы в Москву
19 мая 1933 года
Дорогой Павел!
Распространился слух, что ты уезжаешь в отпуск. Кроме того, Коля говорил мне, что ты звонил ко мне, но не дозвонился. Надеюсь, что ты урвешь минуту и забежишь попрощаться. Захвати с собой злосчастного Мольера.
А я? Ветер шевелит клены возле кожной клиники, сердце замирает при мысли о реках, мостах, морях. Цыганский стон в душе. Но это пройдет. Все лето, я уже догадываюсь, буду сидеть на Пироговской и писать комедию (для Ленинграда).[72] Будет жара, стук, пыль, нарзан.
Итак, позвони (в 11 час. утра или в 10 вечера) и забеги.
Привет Анне Ильинишне.
Твой М.
Из Москвы в Москву
22 июля 1933 года
Жив ли ты, здоров ли ты, дорогой Павел?
Я вернулся из Ленинграда, замечательно отдохнув за 10 дней в Астории.
Коля пытался меня уверить в двух вещах: 1) ты поставил у себя телефон, 2) ты меня совершенно забыл.
Задыхаюсь на Пироговской. Может быть, ты умолишь мою судьбу, чтобы, наконец, закончили дом в Нащокинском?
Когда же это, наконец, будет?! Когда?!
Передай мой и Люси привет Анне Ильинишне.
Твой М. Б.
Из Москвы в Ясную Поляну
14 марта 1934 года
Дорогой Павел,
твое милое письмо от 6-го получил.
Один из Колиных друзей, говоря обо мне всякие пакости, между прочим сообщил, что во мне «нездоровый урбанизм», что мне, конечно, немедленно