— Ты в этом уверена? — спросил ее Гидеон. — Если он лгал мне о Вирджинии, то кто знает, что еще он сможет и захочет извратить?

— Вирджиния? — переспросила Джил. — Кто…

Ричард сказал сыну:

— Мы поговорим об этом позже.

— Нет, — отчеканил Гидеон. — Мы поговорим о Вирджинии прямо сейчас.

Джил повторила свой вопрос:

— Кто такая Вирджиния?

— Так ты тоже ничего не знаешь?

Джил обернулась к жениху:

— Ричард… Ричард, что все это значит?

— Вот что это значит, — сказал Гидеон и прочитал текст открытки.

Его голос передавал всю силу его негодования, но в двух местах дрогнул: первый раз на словах «наша дочь» и второй — когда он дошел до «прожила тридцать два года».

Джил слушала его с широко раскрытыми глазами. Когда Гидеон закончил читать, в ее сознании эхом звенели другие слова: «опровергла все медицинские прогнозы» и «несмотря на все ее проблемы». К горлу Джил подкатила тошнотворная волна, все тело до костей пробрал холод.

— Кто это? — проговорила она. — Ричард, кто это?

— Выродок, — ответил за отца Гидеон. — Не правда ли, папа? Вирджиния Дэвис была еще одним выродком.

— О чем он, Ричард? — взывала к жениху Джил, хотя она знала, уже все знала и не могла вынести этого знания.

Она взывала к Ричарду, чтобы он ответил и развеял ужасные догадки, но он стоял как гранитная статуя, опустив плечи, сгорбив спину, не отводя глаз от сына.

— Скажи что-нибудь! — сорвалась на крик Джил.

— Он придумывает, как тебе ответить, — сказал ей Гидеон. — Ему нужно найти оправдание тому, что он представил все так, будто моя старшая сестра умерла младенцем. Видишь ли, она страдала серьезным заболеванием. Полагаю, было проще сделать вид, что она умерла, чем примириться с фактом, что она не такая, как все.

Ричард наконец нарушил свое молчание.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — сказал он.

Но мысли Джил уже вырвались из-под контроля и закружились диким танцем. Еще один синдром Дауна, кричали голоса в ее голове, еще один синдром Дауна, второй синдром Дауна или что-то еще, что-то ужасное, что-то такое, о чем он не мог даже думать, и все это время ее бесценная Кэтрин подвергалась риску, бог знает какому ужасному риску, и никакие предродовые анализы не могут обнаружить все нарушения, а он стоит, просто стоит здесь, стоит и стоит, и смотрит на своего сына, и отказывается обсуждать… Джил почувствовала, что рамка, которую она сжимает в руке, начинает выскальзывать из ее пальцев, становится невозможно тяжелой, становится грузом, который она не в силах удержать. Рамка упала на пол в тот же миг, когда Джил вскричала:

— Говори со мной, Ричард!

Гидеон и его отец одновременно начали движение к стукнувшей о деревянный пол рамке, а Джил, чувствуя, что ее тело налилось свинцовой тяжестью, сделала несколько неуверенных шагов и рухнула на диван. Оттуда она безмолвно следила за тем, что происходило дальше.

Ричард нагнулся за снимком, но его движениям мешала лангета на правой ноге. Гидеон дотянулся до рамки быстрее. Он схватил ее с криком:

— Еще одна ложь, папа?

А потом он увидел, кто изображен на снимке, и пальцы его побелели, как слоновая кость. Подняв глаза на отца, он хрипло спросил:

— Откуда она взялась?

Ричард не ответил на вопрос.

— Ты должен успокоиться, Гидеон, — сказал он вместо этого.

Однако Джил услышала в его голосе натянутость. Она видела, что душевные силы обоих мужчин напряжены до предела, но по-разному: напряжение Ричарда можно было сравнить с поднятым вверх хлыстом, тогда как у Гидеона оно свернулось тугим кольцом, как готовая к броску змея.

Гидеон сказал:

— Ты же говорил мне, что она забрала с собой все Сонины фотографии. Мать ушла от нас и забрала все фотографии — это твои слова. Она забрала все фотографии, кроме одной, которую ты хранил в своем письменном столе.

— У меня были все основания так…

— Этот снимок все эти годы был у тебя?

Ричард впился взглядом в сына.

— Да.

— Я не верю тебе, — сказал Гидеон. — Ты сказал, что она все забрала, и так и было: она все забрала. Ты хотел, чтобы она забрала с собой все, что напоминало бы тебе о Соне. Может, ты сам отослал ей все фотографии, имевшиеся в доме. В любом случае вот этого снимка у тебя не осталось, потому что если бы он у тебя был, когда я попросил у тебя взглянуть на Сонин портрет, когда мне нужно было ее увидеть, когда я умолял тебя…

— Чушь. Все это сплошная чушь. Я не дал его тебе тогда, так как побоялся, что ты можешь…

— Что? Броситься на рельсы? Но тогда я не знал. Я даже не подозревал. Я был в панике из-за музыки, так же как и ты. То есть если бы в тот день, папа, у тебя был этот снимок, ты бы немедленно показал его мне. Если бы ты хоть на мгновение подумал, что он поможет мне взять в руки скрипку, то сделал бы что угодно.

— Послушай меня, — заговорил Ричард быстрее, чем обычно. — Этот снимок был у меня. Но я о нем совершенно забыл. Он завалился между дедушкиными бумагами. Вчера я случайно наткнулся на него и тут же решил отдать тебе. Я вспомнил, что ты хотел иметь фотографию Сони… что ты просил у меня…

— Этот снимок в рамке. — Судя по выражению лица Гидеона, он не поверил ни слову. — Значит, он не мог завалиться между бумагами.

— Ты цепляешься к словам.

— Если бы ты хранил этот снимок для себя, то он был бы в том же состоянии, что и тот, первый, который ты показывал мне. Ты спрятал бы его в конверт или засунул в какую-нибудь книгу, или он мог валяться где-то среди других документов, но ты бы никогда — никогда — не вставил его в рамку.

— У тебя начинается истерика. Вот что получается от слишком плотного общения с психоаналитиками. Надеюсь, ты теперь и сам это видишь.

— Я вижу другое, — возвысил голос Гидеон. — Я вижу эгоистичного лицемера, который готов сказать что угодно, который готов сделать что угодно, лишь бы достичь…

Внезапно Гидеон умолк.

С дивана Джил видела, что атмосфера между отцом и сыном накалилась. Ее собственные мысли беспорядочно метались в голове, так что, когда Гидеон снова заговорил, она не сразу уловила смысл его слов.

— Это был ты, — медленно произнес он. — О господи! Ты убил ее! Ты поговорил с ней. Попросил подтвердить твою ложь о Соне, но она отказалась это делать. Она ведь ни за что не согласилась бы на такое. Поэтому ей пришлось умереть.

— Ради всего святого, Гидеон! Ты бредишь. Ты сам не понимаешь, что несешь.

— Понимаю. Впервые в жизни я понимаю. Она собиралась сказать правду, да? Ты не думал, что она решится так поступить, ты был абсолютно уверен, что она выполнит все, что ты для нее запланируешь, потому что все эти годы она так себя и вела. Но это глубоко противно ее натуре, неужели ты не понимаешь? Она бросила нас, отец. Она не могла жить с ложью и не могла жить с нами, поэтому ушла. Для нее невыносимо было знать, что из-за нас Катя Вольф на двадцать лет потеряла свободу.