Д’Артаньян ответил унылым пожатием плеч.

– Не удручайтесь, – сказал де Кавуа с веселымиискорками в глазах. – Так уж случилось, что некий неизвестныйблаготворитель, чье имя я никак не могу назвать, поскольку связан словом,желает оказать вам некоторую помощь…

И он, открыв ящик стола, выложил перед собой приятнозазвеневший кожаный мешочек.

– Здесь сто пистолей, – пояснил капитан. –Вполне достаточная сумма, чтобы обзавестись подходящей лошадью и кое-какимимелочами, необходимыми гвардейцу… Я надеюсь, вам не свойственна чрезмернаящепетильность?

– Ну что вы, господин капитан, – живо сказалд’Артаньян, проворно сунув в карман столь неожиданный подарок судьбы. –Как говорят у нас в Беарне, если перед тобой упала с ветки груша, не следуетпинать ее ногой, в особенности если она спелая… Передайте мою горячую иискреннюю благодарность неизвестному дарителю… – Тут в голову ему пришланеожиданная мысль, и он решительно продолжил: – А то слово, которым вы связаны,не позволяет ли все же уточнить – о неизвестном дарителе идет речь… или онеизвестной дарительнице?

– Увы, не позволяет, – с непроницаемым видомсказал де Кавуа. – Могу лишь сказать, что данная особа искренне к вамрасположена…

Д’Артаньян понял по его решительному виду, что ничего болеене добьется, – и распрощался, рассыпаясь в выражениях, полныхблагодарности.

Отсюда он первым делом направился на Пре-о-Клер к лошадинымбарышникам и после ожесточенного торга стал беднее на семьдесят пистолей изнежданно свалившихся с небес ста – но и обладателем весьма неплохогоанглийского коня, которого с важным видом велел отвести в казармы рейтаров,куда немедленно направился и сам. Господин де Ла Сель, встретивший его крайнелюбезно, вмиг уладил нехитрые формальности, так что д’Артаньян не просто вышелоттуда кадетом – выехал на коне под рейтарским седлом.

Памятуя о двух еще гасконских пословицах, как-то: «Хотькарман пустой, да бархат густой» и «Если в кармане ни единого су, позаботься оцветном плюмаже», он незамедлительно отыскал галантерейную лавку, где обзавелсяшелковым галстуком с полудюжиной цветных бантов к нему, а также пряжками,цепочками и лентами для камзола. И лишь потом поехал к оружейнику на улицуЖелезного Лома, где после долгого и вдумчивого изучения отобрал себе парупистолетов рейтарского образца. И в первой лавке, и во второй он выкладывал наприлавок монеты с таким видом, словно по всем карманам у него были распиханытуго набитые кошельки, а управитель его поместий по первому распоряжению могприслать хоть бочонок денег. Надо сказать, это произвело впечатление на господторговцев, принимавших его за переодетого принца крови, – по крайней мере,так казалось самому д’Артаньяну, с величественным видом указывавшему, по какомуадресу ему следует доставить покупки…

На сей раз д’Артаньян совершенно не имел никаких причинопасаться, что его вид послужит предметом насмешек для уличной черни и дерзкихпарижских сорванцов. Со всех точек зрения он выглядел вполне достойно, восседаяне на самом лучшем в Париже коне, но все же на таком, коего грех стыдитьсялюбому гвардейцу. Жаль только, окружающие и не подозревали о том, что видятперед собой новоиспеченного гвардейца из Дома Короля, и д’Артаньян твердо решилразбиться в лепешку, но раздобыть в ближайшее же время денег на новое платье,сразу открывавшее бы его принадлежность к полку. Хотя от ста пистолейнеизвестного благотворителя или – хотелось верить – прекраснойблаготворительницы остались жалкие крохи, у гасконца уже созрел великолепныйплан, как приумножить скудные капиталы. В дороге он сам, свято выполняя наказыродителей, ни разу не поддался соблазну усесться за игру, но за время путинаслушался историй про невероятное везение, сопутствующее новичкам, рискнувшимвпервые поставить деньги на кон. Приличные места, где можно было претворитьплан в жизнь, уже были ему известны.

Конечно, это означало бы вновь нарушить родительские запреты– но д’Артаньян, как и в истории с продажей желтого мерина, успокаивал своюсовесть тем, что, во-первых, родительские напутствия не вполне учитывалижизненных реалий, а во-вторых, что важнее, он собирался играть не ради азартаили всеобщей моды, а в силу суровой необходимости, чтобы раздобыть денег наэкипировку. Почтенный родитель никак не подозревал, какие суммы понадобятсямолодому человеку, обосновавшемуся в Париже и записанному в гвардию…

Свернув на улицу Старой Голубятни, он заставил английскогоскакуна гарцевать, и тот, стряхивая пену с губ, выгнув шею и грызя удила,сделал все, чтобы его молодой хозяин выглядел как нельзя более блестяще.Воодушевленный успехом, д’Артаньян поклялся себе завтра же отправить Планше заотборным овсом – пусть даже им самим придется попоститься. А впрочем,прекрасная Луиза вряд ли позволит, чтобы постоялец, к которому она отнесласьстоль радушно, чах от голода у нее на глазах. А значит, и Планше что-нибудь даперепадет…

Подъехав к воротам, он увидел, что там ведутся несомненныеприготовления к отъезду. Слуги проворно грузили в повозку чемоданы и дорожныемешки, а г-н Бриквиль наблюдал за ними со своей всегдашней кислой миной, словноподозревал, что на отрезке дороги длиною всего-то в десяток шагов нерадивыелакеи успеют украсть и пропить пожитки в ближайшем кабачке. Здесь же стоялконюх, держа в поводу оседланную лошадь хозяина, настолько уступавшую новомуприобретению д’Артаньяна, что тот лишний раз испытал приятное чувствопревосходства. Все усмотренное вкупе со шпагой на боку г-на Бриквиля,занимавшей это место лишь в исключительных случаях, многое сказало бы и менеенаблюдательному человеку, нежели наш гасконец. Он с радостью отметил, чтостоявшая тут же Луиза вовсе не походила на женщину, собравшуюся пуститься впутешествие.

С важным видом он спрыгнул с седла и бросил поводья одномуиз слуг:

– Отведи моего коня в конюшню, Клеман, да смотри, вытриего как следует!

– Господи! – воскликнула Луиза с живейшиминтересом. – Какой великолепный конь, господин д’Артаньян!

– Пустяки, – ответил гасконец с наиграннойскромностью. – Можно было подобрать и получше, но время поджимало – завтраутром следует явиться в казармы гвардейской кавалерии, представиться командиру,выяснить, в какую именно роту меня зачислили…

– Сударь! – воскликнула прекрасная нормандка всовершеннейшем восхищении. – Вы уже в гвардии!

– Ну, вы же знаете, что я явился в Париж делатькарьеру… – сказал д’Артаньян, внутренне распираемый гордыней. И обратилсяк г-ну Бриквилю тем покровительственно-радушным тоном, каким всегда говорят спожилыми унылыми мужьями молодых красавиц: – Что я вижу, любезный хозяин!Никак, изволите путешествовать?

– Вот именно, – мрачно ответил Бриквиль со своимвсегдашним кислым видом. – В Бургундию, знаете ли. Там у меня процесс впарламенте Дижона, по поводу наследства. Каковое, между прочим, выражаетсякругленькой суммой в семьсот пистолей, – добавил он примерно с той же едваскрытой гордыней, с какой д’Артаньян объявил о своем вступлении в гвардию.