И. В. Гурко вспоминал, как князь А. К. Имеретинский, рассказывая ему все перипетии, предшествовавшие «Второй Плевне», говорил:

И как бы развивая мысль князя, полковник М. А. Газенкампф записал в своем дневнике:

Вторая атака Плевны 18(30) июля 1877 г.

Из книги: Золотарев В. А. Противостояние империй. Война 1877–1878 гг. Апофеоз восточного кризиса. М.: Animi Fortitudo, 2005. С. 41.

А отсутствие «обдуманности» и легкомысленная спешка просто бросались в глаза. Уже само распределение сил говорило о многом. Из имевшихся на театре военных действий 15 пехотных дивизий для атаки Плевны были определены только три. Остальные 11 дивизий (16-я дивизия IV корпуса находилась на марше) «употреблены были для целей обороны и наблюдения за противником». Главнокомандующий возлагал большие надежды на превосходство Криденера в артиллерии и, может быть, поэтому не двинул к Плевне большие силы. А возможность такая была. К 18 (30) июля, по расчетам специалистов Военно-исторической комиссии, можно было вполне притянуть к Плевне еще 11 пехотных батальонов и 40 орудий[171].

Кстати, реальные силы, которыми располагал Осман-паша к 18 (30) июля, после того как за три дня до этого вытеснил русских и занял Ловчу, составляли около 23 тысяч штыков, 600 сабель и 58 орудий. И это по данным штаба армии. Но им Криденер не верил и считал их заниженными. По данным же Талаат-бея, к 18 (30) июля плевненский гарнизон насчитывал и того меньше — 19–20 тысяч человек[172]. Именно поэтому турки, отбив второй штурм, снова с облегчением вздохнули и, как 8 (20) июля, не преследовали отступавшие русские части.

Вот здесь вполне уместен один вопрос. Если перед началом войны, как писал Н. Н. Обручев, «расположение турок было известно почти батальон в батальон», то от чего же такая степень преувеличения турецких сил? От страха, что ли?.. Ситуация выглядит весьма противоречивой. С одной стороны, в обширной дореволюционной литературе, посвященной русско-турецкой войне, и прежде всего в опубликованных материалах Военно-исторической комиссии, действительно есть немало свидетельств того, что перед началом войны руководство русской армии располагало достаточно точными данными о численности и местоположении сил противника. С другой стороны, та же литература дает порой такое описание действий русского командования, которое заставляет думать, что оно в своих действиях исходило из чего угодно, только не из этой «достаточно точной» информации. Ее как бы не было и в помине.

Бесспорно то, что уже первые месяцы войны доказали поистине неиссякаемый запас мужества солдат и офицеров русской армии. В то же время стала ясна очевидная слабость профессиональной подготовки значительной массы ее командного состава. Прежде всего, это проявлялось с уровня командования бригадой и выше. Такие, как И. В. Гурко и М. Д. Скобелев, здесь были скорее исключением.

«Настоящая беда в том, что куда ни повернись — везде недомыслие и беспомощность», — так характеризовал состояние армейского управления полковник Генерального штаба М. А. Газенкампф. В полевом штабе армии он вел официальный журнал боевых действий и руководил военными корреспондентами. Во время пребывания Александра II на театре военных действий Газенкампф составлял для него ежедневную сводку, которую подписывал главнокомандующий. Полковник пользовался доверием и покровительством Николая Николаевича, поэтому он был «своим» в ставке и являлся одним из наиболее осведомленных офицеров[173].

Оценка вездесущего Н. П. Игнатьева была не менее жесткой: «штаб Николая Николаевича составлен из ничтожеств и неудовлетворительно организован», все распоряжения «исполняются… отвратительно, легкомысленно, чтобы не сказать более», исполнительность отсутствует[174].

А вот штрихи Газенкампфа к портрету начальника штаба армии и его помощника:

О том же, но в иных выражениях, писал управляющий канцелярией главнокомандующего полковник Д. А. Скалон: