нет ни крыши, ни стен, но, взглянув на дом, с удивлением увидел, что крыша цела и невредима, как и весь дом. Он протер глаза и посмотрел еще раз. Он убедился, что дом цел, а на крыше лежит солома, покрытая снегом. Через неплотно закрытые ставни падали на снег отблески света. Торарин испугался еще больше прежнего и хлестнул кнутом лошадь. Но она не двигалась с места.

– Да войди же, Торарин, – снова повторил Олав, – ведь ты хочешь, чтобы у тебя в этом деле была чиста совесть?

Торарин вспомнил свои обещания, которые давал по дороге, и сразу стал кроток как ягненок.

– Видишь, Олав, я согласен. – Торарин спрыгнул с воза. – Я действительно хочу, чтобы у меня была чиста совесть. Проводи меня к господину Арне!

Когда же отворилась входная дверь, Торарин закрыл глаза, чтобы не сразу увидеть комнату. Но вспомнив, как всегда был добр к нему господин Арне, он подумал: «Торарин, ты обязан благодарностью даже и покойникам».

Торарин открыл глаза и оглядел комнату. В ней все было по-прежнему. Он увидел сидящего за столом господина Арне, рядом с ним его жену с серебряными волосами. Все старые слуги и служанки сидели тут же, но из молодых девушек была лишь одна. Только Нинисель.

Господин Арне сидел печальный, склонив голову на руки. Вдруг он поднял голову:

– Мой верный Олав, ты, кажется, привел кого-то с собой.

– Да, это торговец рыбой Торарин!

– Это ты, Торарин? – спросил господин Арне. – Тогда ты расскажешь мне самое главное, найдены ли наши убийцы, наказаны ли они?

– Нет, господин Арне, – решился ответить Торарин. – И вряд ли кто-то на свете может сказать, где они прячутся.

Господин Арне насупил брови и мрачно поглядел перед собой, затем он снова обратился к Торарину:

– Я знаю, ты преданный мне человек, Торарин. Неужели ты не можешь сказать, как мне отомстить моим убийцам?

– Я понимаю, господин Арне, – ответил Торарин, – что вы хотели бы отомстить тем, кто так жестоко вас лишил жизни, но нет ни одного человека на белом свете, который мог бы помочь вам в этом.

Услышав это, господин Арне погрузился в раздумья.

– Если так, если вы не можете нам помочь, – сказал господин Арне, – мы сами должны постоять за себя.

После этого он начал громко читать «Отче наш». При каждом слове молитвы он поочередно смотрел на сидевших за столом, пока не произнес «аминь». И при этом он указал на свою внучку.

Она встала, а господин Арне сказал:

– Ты знаешь, что должна делать.

– Не давай мне этого поручения, – жалобно взмолилась Нинисель. – Это слишком трудное дело для такой слабой девушки, как я.

– Ты должна непременно идти, – сказал господин Арне. – Вполне справедливо, чтобы пошла именно ты. Потому что тебе больше, чем другим, есть за что мстить. И ты будешь не одна. Среди живых есть два человека, которые неделю назад сидели с нами за этим столом.

Торарин в ужасе воскликнул:

– Ради самого Господа Бога, умоляю вас, господин Арне…

В это мгновение Торарину показалось, что все вокруг заволокло туманом: и господина Арне, и комнату – и что сам он упал с бесконечной высоты и лишился сознания.

Когда он пришел в себя, светало. Он увидел, что лежит на земле во дворе пасторского дома. Возле него стояла лошадь, а над ним лаял и выл Грим.

– Слава богу, это был лишь сон, – сказал Торарин. – В доме никого нет, и он разрушен. Я не видел ни господина Арне, ни остальных его домочадцев. Но я так страшно испугался во сне, что упал с повозки.

В лунном свете

Все вокруг было покрыто сверкающим при свете луны белым снегом, который лежал ровной пеленой.

– Ну, Грим, – проговорил Торарин, – придется поверить, что мы едем с тобой по замерзшему морю, потому что, если бы мы ехали по земле, мы видели бы камни и тонкие ручейки, которые прокладывают черные борозды. Да, мы едем по морю, по замерзшему морю.

Торарин некоторое время ехал и молчал, а потом вдруг увидел большое судно, вмерзшее в лед. Он заметил, что над кормой поднимается легкий дымок. Торарин подъехал поближе и заметил капитана, который стоял на палубе.

– Не хотите ли вы купить рыбу? – крикнул Торарин. – У меня осталось на возу немного наваги. Да еще разная рыба, и копченая, и соленая, – и вся очень хорошая!

Капитан приказал своим матросам купить у Торарина рыбу. Но не потому, что они в ней нуждались, а просто чтобы с кем-нибудь поговорить.

Когда к нему спустились на лед, Торарин заговорил о белом покрывале, сковавшем море.

– Никто не помнит такой хорошей погоды, как теперь, – заметил Торарин. – Мы к этому здесь, в шхерах, не привыкли.

– Вот как? Ты это называешь хорошей погодой? – мрачно проговорил капитан.

– Как же прикажете это иначе называть? – улыбнувшись, сказал Торарин. – Я никогда в жизни не мог так спокойно и благополучно разъезжать по льду. У нас море редко замерзает. А если и замерзает, то обыкновенно поднимается буря и в несколько часов ломает весь лед.

Капитан стоял мрачный и унылый и ни слова не отвечал Торарину.

«Редко я встречал человека с такой тоской в глазах», – подумал Торарин.

– Ты, старик, разъезжаешь повсюду и знаешь, что делается на белом свете, – сказал капитан. – Может, тебе известно, по какой причине Бог в этом году так надолго запер выход в море и всех нас держит в плену?

– Я не знаю, что ты хочешь этим сказать, – глядя на ледяную пустыню, сказал Торарин.

– А вот что, – ответил капитан. – Я однажды целый месяц простоял под Бергеном, и море было так же сковано льдом. Ни одно судно не могло выйти в море. Оказалось, что на одном из застрявших там кораблей скрывался человек, ограбивший несколько церквей. Наконец удалось его обнаружить. И как только его свели на берег, подул благоприятный ветер и море открылось. Вот почему я спрашиваю, не знаешь ли ты, за что Бог запер выход в море?

Торарин ответил не сразу.

– Ты пал духом, – сказал он наконец. – Почему бы тебе не отправиться в город? Там сотни приезжих, которые, как и ты, не могут плыть дальше. Они пляшут и веселятся.

– Почему же им так весело? – спросил капитан.

– Там много рыбаков, которые кончили отлов сельди. Там слоняются солдаты, которые ждут случая вернуться к себе в Шотландию. Неужели ты думаешь, что все они повесят голову и упустят случай повеселиться?

– Нет, веселиться не хочется. Я понимаю, что кому-то легко на душе. Но мне приятнее всего